Ее ум, неподдельная чистота, обаяние и необъяснимо-беспредельное доверие к нему обезоружили его. Они просидели здесь, вот за этим столиком, допоздна. Шулленбург уже не был ветреным юношей, он уже носил погоны старшего офицера, и товарищи говорили о нем как об излишне рассудочном человеке. Что же стало с его рассудочностью? Он не хотел ничего знать о девушке с открытым взглядом, явившейся ему в этот вечер, потому что знал: именно она, это чудное существо, необходима ему на всю жизнь. Он отлично понимал, что это может показаться странным, больше – нелепым, но был убежден, что это так, что без нее отсюда не уйдет. Вон на том старинном рояле она играла ему Баха, Листа, Бетховена. Играла только для него. Кто она? Для него не имело значения ни ее происхождение, ни занятие, ни даже имя, все это он узнает в свое время. Тогда же, вот за этим столиком, он сказал ей, что умоляет ее быть с ним – всегда, всю жизнь. Она как будто ожидала именно этих слов.
– Вы хотите, чтобы я стала вашей женой? – спросила она.
– Да, да – я буду любить вас… – Ему не хватало слов, чтобы объяснить ей, как он будет любить ее. Он уже любил ее, питал к ней чувство, способным к которому никогда ранее не считал себя.
– Хорошо, я согласна.
Он целовал ей руки вот здесь, за этим столиком. Он не знал, кто она, и упорно не хотел ни о чем спрашивать ее. Он не сомневался: она любит его так же неожиданно глубоко и бездумно, как и он ее. Вместе они ушли в комнату, отведенную им хозяином гостиницы, вон тем важным старичком. Под утро его разыскал посыльный из штаба дивизии. Перед отъездом Шулленбург спросил, как ее имя. Счастливо смеясь, она шепнула: «Лотта». Шулленбург ни минуты не сомневался: она пошутила, ведь гостиница, в которой они нашли свое счастье, носила имя Шарлотты. Вечером он возвратился, – она сидела вот на этом же месте за уже сервированным столом и с нетерпением поджидала его. Ранним утром посыльный снова вытащил его на морозный воздух, а вечером все повторилось сначала. Опять ранним утром бешеная гонка автомобиля, но сбежать к своей Лотте Шулленбургу не удалось ни на следующий вечер, ни в ближайшие две недели, а когда он наконец явился сюда – ее не было, накануне она уехала. Куда – этого никто не знал, как никто не мог и сказать Шулленбургу ни ее фамилии, ни откуда и зачем она на короткое время появилась здесь. Он поджидал ее тут, писал ей письма, которые затем старичок-хозяин возвращал ему нераспечатанными, и наконец понял, что потерял ее. Осталось лишь мучительное воспоминание, фотография, которую она как-то дала ему, и невероятная тоска. Никогда никому ни одним словом не обмолвился Шулленбург о том, что произошло с ним в тревожную зиму сорокового года в этой скромной гостинице. Разве могли бы его сослуживцы офицеры понять, что творилось в нем тогда и почему он стал еще более мрачным и нелюдимым?
В их представлении человек, способный любить, – не мужчина, а сама любовь – блажь расово неполноценных. Если бы тайна стала известна, его превратили бы в объект насмешек, только и всего.
Весной «странная война» на западной границе кончилась. Гитлер бросил танковые армии на Францию. Затем несколько лет шла война на востоке, против Советского Союза. Потом поражение, разгром вермахта, бои в Берлине, оккупация. Шулленбург уехал в родовое поместье и стал вести жизнь отшельника. Женщины входили в его жизнь и уходили прочь, не оставляя следа, – он ждал ее, свою Лотту, продолжал надеяться на чудо. И каждый год в один и тот же вечер неизменно появлялся здесь, сидел вот за этим столиком и со странным нетерпением поглядывал на дверь: он все еще верил – откроется дверь, и на пороге он снова увидит ее стройную фигуру, как это уже было однажды. Но она не приходила.
Погруженный в размышления, долго сидел он в заветном углу. О происках поставленной на его след ищейки думать не хотелось. Как и прежде, Шулленбург покинул «Великую Шарлотту» с рассветом. Он спешил в Мюнхен.