Опять ягодка

– Вы так громко и настойчиво зовете голубей, – сказал я, улыбаясь, – а они, видимо, не летят, что мне захотелось как-нибудь компенсировать их отсутствие и самому слететь к вам на подоконник за крошками.

Катя, не меняя выражения лица, в упор смотрела на меня с немым вопросом: он хочет познакомиться или обидеть? Нотацию прочитать по поводу ее антиобщественного поведения или что? И правда, вместо щегольской остроумной тирады получился у меня громоздкий и пошлый словесный пассаж в манере дураков-гусар начала XIX века. Что-то вроде «сударыня, как бы я хотел быть ковриком возле ваших прелестных ножек». Тьфу! Легкое облако стыда за себя самого, промелькнувшее на моем лице, не прошло незамеченным для Кати, и я увидел, что она на этом этапе меня простила. Но с упорством одержимого навязчивой идеей остолопа я все-таки докрутил свою чугунную метафору до конца, сказав:

– Но за неимением крыльев, ибо «рожденный ползать летать не может», – проявил я некоторую литературную осведомленность о ранних произведениях А.М. Горького, – решил приземлиться у вашего порога.

Мое дурацкое бездарное упорство опять простили, я увидел это. К тому же Катя сказала:

– Входите же. И прекратите немедленно этот ваш древний гламур в спальном районе Москвы.

Я вошел, захлопнув за собой дверь.

– Вот тапки, – сказала Катя, – а хотите, идите так.

– Ну зачем же? Я надену, – забормотал я.

– Тапки сына, – предупредила она следующие возможные вопросы, тем самым расставляя все нужные акценты в разговоре. – Сыну четырнадцать лет. Он сейчас в гостях у бабушки в Таганроге. Других мужчин в доме нет. Чаю хотите?

То есть на все незаданные вопросы она уже ответила. Сразу! И мне, стало быть, с такой же исчерпывающей откровенностью теперь следовало признаться, что меня интересуют не голуби и не создаваемый ею шум по утрам, а она сама и, следовательно, чаю я очень хочу.

Когда Катя предложила мне присесть и пошла на кухню, я посмотрел ей вслед и в который раз подумал: ну почему мне всегда нравились худенькие, грациозные, гибкие женщины; ну почему мне никогда не нравились пышные формы и большие груди, от которых многие мужчины прямо-таки балдеют? Очень большие колышущиеся при ходьбе груди обидно намекают, с моей точки зрения, на справедливость теории Дарвина о происхождении видов, указывают на прямое назначение этих грудей – вскармливанье детенышей, источник их питания, молочный резервуар, вымя. Аккуратный размер груди и спортивное телосложение неужели не привлекательнее? А мужики многие аж пританцовывают: ах, четвертый размер! Ах, пятый! И причмокивают при этом… Не иначе – глубоко скрытая память о своем младенчестве, когда они, вот так же чмокая, припадали к своему молочному источнику. «Сосульки!» Словом, натурщицы живописца Рубенса – не мой формат. А вот Катя была мой. Ну, может, для идеала ей и не хватало килограммов пяти, но это, в конце концов, дело наживное.