Опимия

И максима охотно потворствовала детским капризам Муссидии, которая почти всегда хотела быть вместе с Опимией. Так вот и произошло, что после упорного сопротивления, отказов Опимии — то под одним предлогом, то под другим — взять с собой Муссидию на ночное дежурство, что было бы Опимии крайне неприятно, потому что помешало бы ей обниматься с Луцием Кантилием, так вот получилось, что Фабия, несмотря на противодействие Опимии, одобрила желание Муссидии сопровождать свою наставницу в час галлициния, когда Опимия должна была занять место хранительницы священного огня.

Опимия, без сомнения, рассердилась на Муссидию, и, хотя она пыталась скрыть свой гнев, ей это плохо удавалось — возможно, оттого, что её решительный, энергичный, бурный характер не даровал ей искусства притворяться.

Муссидии поэтому нетрудно было понять состояние своей наставницы, ибо, хотя ей ещё не исполнилось и десяти лет, но она была рассудительной и смекалистой девочкой, да и по огонькам в глазах Опимии — которые она знала лучше любой другой весталки, потому что постоянно жила вместе с ней — она догадалась про её раздражение.

— Ну, какое недовольство!.. Какая досада!.. — резко сказала Опимия и возмущённо взмахнула руками. — Что ты там говоришь про досаду?.. Ты страшная болтунья... и к тому же надоедливая и занудная девчонка!

— Ах, Опимия! — быстро ответила маленькая Муссидия кротким и печальным тоном, но с серьёзностью, которую никто бы не предположил в ней. — Не думала я от тебя заслужить такие резкие слова... по такому невинному поводу... А сколько ты мне говорила про любовь, которую я к тебе испытываю... Не хочу надоедать тебе... Не хочу терять твоей любви из-за таких пустяков... Пойду к себе в комнатку и... и попытаюсь уснуть без тебя... Прощай, Опимия... и пусть боги улыбнутся тебе и всегда приносят тебе счастье!

Так говорила Муссидия, голос которой дрожал от волнения, а лицо её сделалось бледным — такое впечатление произвели на неё слова Опимии; и, сказав это, она склонила светлую головку на грудь, затеребила ручками края суффибула, свисавшие вперёд, а потом поплелась к двери, которая вела из храма в дом весталок.

— Куда ты сейчас идёшь... куда? — спросила Опимия девочку ещё рассерженным, но уже растроганным голосом, потому что простодушные и страстные слова Муссидии подействовали на неё.

— Я иду спать, чтобы не мешать тебе.

— Ну-ка иди сюда, глупышка. Так уж и нельзя встревожиться, нельзя носить в себе дурные мысли... Надо быть весёлой и послушной, чтобы понравиться этой тиранше! Ну, иди сюда, капризуля.

— Ага! хочешь всё обратить в шутку?.. Так я и знала, что ты не сможешь по-настоящему рассердиться на меня... Что же я такого сделала, чтобы вызвать твой гнев, моя добрая, моя любимейшая Опимия?.. Я так тебя люблю, так сильно, что и в самом деле не могу понять, почему ты разгневалась на меня?.. Чего же захотела я такого плохого?.. Я лишь хотела разделить с тобой ночное одиночество... Дежурство в эти часы, должно быть, такое грустное и скучное, не правда ли?.. И потом мне доставляет такое удовольствие стоять здесь с тобой, потому что в моей комнате так душно! Как же я могу оставаться здесь, если ты меня гонишь от себя?

Говоря так, с детской жеманностью и грацией, Муссидия возвращалась назад; она приблизилась к Опимии и позволила ей погладить свои руки.

Гнев прекрасной весталки был побеждён; она наклонилась к Муссидии, обняла её, поцеловала и сказала нежно, с любовью:

— Бедняжка... я не сержусь, нет... Я желаю тебе всего самого хорошего... Я всегда остаюсь твоей подругой... но... ты, моя прелестная Муссидия... не понимаешь... не можешь понять...

И она остановилась; она снова расцеловала девочку и добавила:

— Ты мне даже будешь помогать... когда я на минутку выйду в сад... подышать ночным ветерком, потому что мне что-то душно... Ты же останешься вместо меня охранять алтарь, смотреть, чтобы не погасло священное пламя, а если оно начнёт угасать, ты сразу же позовёшь меня... Не так ли, моя дорогая малышка?

— Да, конечно; я умею выполнять обязанности весталки, — сказала Муссидия, напуская на себя важность. И Опимия, ещё раз поцеловав её, вышла в сад. Она пошла в сторону лаза, откуда мог появиться Кантилий. Таков был их уговор (похожим образом он договорился и с Флоронией) на случай, если с одной из двух весталок окажется ещё кто-то и будет опасно заходить в храм Весты.

В соответствии с уговором Опимия должна будет подойти к тому отверстию, из которого появляется Кантилий, и воткнуть в нескольких шагах от стены деревянный колышек.

Опимия воткнула этот колышек, потом посмотрела через стену в Рощу Говорящего вещателя, проверяя, не увидит ли она там Кантилия, а потом, разочарованная, грустная, расстроенная, вернулась в храм.

Едва она там оказалась, как Муссидия, к которой вернулись бодрость и веселье, сказала:

— Ну, теперь, Опимия, ты довольна, а я тоже хочу прогуляться на свежем воздухе... Здесь так душно!..

— Иди... иди... — ответила Опимия, опять становясь задумчивой.

— Я сейчас вернусь... Поняла?.. Сейчас вернусь.