ОПХ

– Молодые не знают, поэтому не ценят. А как мы жили! Рассказываешь – никто не верит. Привезли нас осенью в сорок первом году. Не сюда – здесь голое место было – а в Р… Мне только-только одиннадцать лет исполнилось, Аньке – сестре – семнадцать, брату Ваньке шесть. Отец, мать, да ещё бабушка – отцова мать. Шесть человек на квартире у чужих людей в одной комнатушке – себе и им в тягость. Только и было места, чтобы ночью на полу лечь. Холод, грязь, бедность. Покушать – один хлеб, и того не вволю. Отец просил людей, чтоб разрешили убранные огороды перекопать. До снега накопали пять мешков. У отца была справка, что на Волге он государству корову сдал, так здесь нам взамен неё из колхоза выдали. Хорошая была корова, и молока много давала. Ну как много… Хватило бы нам с голоду не пропасть. А потом… В общем, потом её назад отобрали. А получилось так. Председатель колхоза, председатель сельсовета и милиционер были пьяницы и сильно не хотели попасть на фронт. А выпить им всегда хотелось. И прицепились они к тате: «Ты не заплатил военный налог!» А отец у нас, как сюда приехали, всего стал бояться. Надо было послать их, а он стал оправдываться: «Я заплатил, я всегда платил, что приказывали». – «Не ври! Как же ты заплатил, если из твоего сельсовета бумага пришла, что за тобой числится недоимки семнадцать тысяч шестьсот рублей?! Мы тебе даём три дня, и бедным будешь, если не заплатишь». – «Да где ж я буду такие деньги взять? У меня ничего нет!» – «У тебя корова есть! Не заплатишь, заберём корову». Пришёл домой, вот такими слезами плачет: мол, попили мы молока! За ним и мать зарыдала. Тут хозяйка вошла, у которой мы на квартире жили – хорошая женщина, она и сейчас ещё жива: «Что плачете, люди добрые?» – «Да вот корову у нас забирают. Говорят, что мы военный налог не заплатили». Хозяйка призадумалась. Весь вечер задумчивая ходила. Потом пришла и сказала: «Вам ведь всё равно, какую корову отдавать, так отдайте мою. Она и старше и молока меньше даёт, а я уж вашу себе возьму». Отец испугался: «Что ты, что ты, Стюра! Узнают, посадят!» А хозяйка такая боевая: «Я сама кого хочешь посажу! Милиционер мне кум, и я многие его делишки знаю! Он меня боится, и ничего мне сделать не посмеет». Отец рукой махнул. Пошли в пригон. От одного столба к другому своих коров переставили и стали ждать начальства. Да на другой день всё село уже знало, что у нас корову отбирают. Смотрим: идёт соседка, тащит на гнилой верёвочке тощую коровку с бельмом на глазу и говорит отцу: «Сдай-ка мою корову. Тебе ведь всё равно, а мне с ребятишками молока побольше. У моей-то Зорюшки молоко совсем пропало – даже кошке не хватает». Не успела эта соседка уйти – другая торопится. У её коровы глаза ясные, но хромает на обе передние ноги и худая – один скелет. Короче, когда начальники за коровой пришли, там уже не корова, а еле живой котёнок стоял».

Вода на газе закипела, и Регина Кондратьевна отправила в кастрюлю банку консервированного борща. Через две минуты он был готов, и мы сели за стол.

– Ну как борщ? – спросила Регина Кондратьевна, с тревогой глядя на меня.

– Не отличишь от свежего, – ответил я, ничуть не соврав.

Увидев, что я уплетаю с аппетитом, она успокоилась и стала процеживать молоко.