Оползень

Никогда раньше она не задумывалась, откуда берется, как добывается то, что таинственно мерцало, лоснилось, вспыхивало в витринах петроградских и екатеринбургских ювелиров: все эти медальоны, часы, браслеты, табакерки из тускло-желтого с зеленоватым отливом металла. Она не сразу могла и понять, что тут делается на приисках, отличающихся друг от друга только тем, что одни представляли собой чуть ли не городок в миниатюре, с аккуратными, порой двухэтажными домами, с ажурными деревянными вышками и мезонинами, другие же — беспорядочное скопление ветхих строений с крохотными оконцами, с загаженной вокруг землей. На террасах по краям оврагов и берегам речек рыли лопатами рабочие, чтоб добраться до золотосодержащего слоя. Кася поверить не могла, что они до чего-нибудь докопаются, и отрытые канавы казались ей бесполезно нанесенными земле ранами. С упорством муравьев крошечные издалека фигурки копошились, сгибаясь и распрямляясь, начиная свое копание часов с четырех-пяти утра и заканчивая к заходу солнца, когда туман уже крался по лощинам. С аккуратно разделанных уступов отколотая и раздробленная порода погружалась в таратайки, и ее везли к золотопромывальной машине, внушавшей Касе настоящий ужас своим грохотом. Усеченный конус, сделанный из толстых листов кубового железа и открытый с обоих концов, был укреплен на оси с насаженными на нее железными гребнями. В конус, который все называли почему-то бочкой, засовывались кожаные рукава с наконечниками. По рукавам с силой шла вода, которую качала из реки помпа. Ось со скрежетом начинала вращаться: куски породы дробились о железные гребни, разрыхлялись, струи отмывали, отделяли глину и ил от песков, — и крупинки золота с мелким песком проваливались в дыры, устроенные в шахматном порядке в конусе, падали на длинную наклонную плоскость деревянного шлюза. Там двухвершковые поперечные брусья задерживали, осаждали золото, а ил и размытая глина уносились непрерывной струей воды дальше, в особые люки, откуда пустую породу вывозили уже подальше, в отвалы. В конце шлюза были постланы полосы грубого сукна, рогожки: иногда тяжело поблескивали желобки, наполненные ртутью. Мокрое сукно и рогожа предназначались, чтобы ловить мелкие крупинки золота, а ртуть — даже и самые мельчайшие. Тут особо бдительно, особо нервически наблюдали десятники и мастера, потому что на отвальной вывозке работали самые бросовые, самые пропащие из пестрого рудничного люда. Какая-то рвань на плечах, любопытные взгляды на бабу в седле, пересмеивания…

Располагались промывальные машины на открытых местах, среди пологих, хорошо просматривающихся холмов; головную боль вызывал вой бочки, шум воды по шлюзу, чмоканье помпы и нескончаемый колесный скрип вереницы подвод. Хотелось уж поскорей углубиться в тайгу, в ее духоту и немотство.

Вот наконец-то зашумела в ветвях и пронзительно крикнула птица.

— Прости-и, — чудилось в ее тоскливом крике.

Сойка, что ли? Смелая, оранжево-серая, она мелькала, перелетая по сучьям сбоку тропы. Наверное, жилье близко…

Сначала показалась сайба — амбарушка на столбах для хранения провесной и мороженой рыбы или ягод. Сейчас она была пустая, от нее наносило гниловатой кислинкой, запахом высохшей древесины. Вскоре обнаружилась и наспех рубленная избушка вольных старателей, выделявшаяся свежими бревнами среди полуосыпавшихся землянок.

Где-то рядом в чаще слышался шум то ли реки, то ли ручья, ставшего рекой, потому что шла об эту пору уже коренная вода, второе водополье от таяния снега в горах. Остро потягивало прохладой. Лошадь, дергая поводья, норовила встать под эту струю свежего воздуха, которая хоть немного сдувала с нее липнущего к бокам и брюху гнуса.

От непрерывного шума воды, мельтешенья прямых стволов, стройно разбегающихся в разные стороны с поляны, кружилась голова, лоб у Каси покрывался влажной испариной.

Старатели толпились возле китайца-разносчика, одетого в штаны и рубаху из синей дабы. В плоском лакированном ящике у него были аккуратно разложены нитки, лимоны, цветные бумажные фонарики, ленты, курительные душистые палочки. Китаец повернулся так, что содержимое ящика было видно подъехавшим всадникам, и, доставая коричневые, туго скрученные пирамидки, забормотал, широко и робко улыбаясь, открывая в улыбке большие желтые зубы:

— Жасмина… землянига… хароший дух будет.

«Кому здесь нужны его палочки?.. Боже мой, какая тоска!» Кася без любопытства наблюдала, как змеится у него по спине длинная коса.

У некоторых старателей висели на шнурках на шее горшки с тлеющей древесной гнилью. Дым вплывал им в бороды, в уши, тревожил слезящиеся красные глаза. Какие-то фантасмагорические фигуры бесшумно топтались по сухому хвойному ковру, устилавшему землю.