Опоздавшие к лету

— Почему ты вернулся?

— Откуда?

— Из Японии. Работал бы там…

— Не мог я там работать. Там страшно. Там еще страшнее, чем здесь. Не веришь… Они продолжают воевать, понимаешь? Они задались целью победить своих победителей, вытеснить с рынков, поставить на колени, перешагнуть через них. Это какая-то национальная паранойя. Больше жратвы, больше тряпок, больше машин, и никто не знает — зачем? Никто просто не спрашивает. Больше, лучше, моднее, мощнее, и на это уходят все ресурсы, все время и все силы, а кто пытается оглянуться, тот предатель. Они проели всю свою культуру, у них ведь было чем гордиться, а теперь они гордятся телевизорами и роботами… ну, не всю, так почти всю — и, главное, никто об этом не плачет… Очень страшно. Ты не был на фронте?

— Нет, конечно.

— А я вот успел. В четырнадцать лет. Это были последние дни Империи, уже ничего не сделать, но нас погнали под танки — зачем? Никто не знал, и сам этот гад не знал, бывают такие действия, как у курицы с отрубленной головой — может быть, это на самом деле так, с отрубленной головой? — но нас погнали под танки, и танки прошли сквозь нас, ни на минуту не задержавшись, и уже потом, в лагере, я задумался: зачем? Понимаешь, это ведь не просто глупость, это глубже… Так вот, там я временами ощущал то же самое. Тебе не надоело на полу?

— Я же просил тебя: дай руку.

— Извини, не расслышал…

Тригас сунул в карман ненужный уже револьвер и помог Марту подняться.

— По-моему, — сказал Март, — ты клевещешь на целый народ.

— Это по-твоему, — возразил Тригас. — Я прожил там семь лет.

Они продолжают воевать, они влезли в эту войну по уши, и они наверняка победят. Это и будет их конец. Конец великой нации. Мне не хотелось при этом присутствовать — хотя я присутствовал при этом целых семь лет.

— Можно подумать, у нас лучше.

— У нас еще можно бороться…

Март покачал головой.

— Не верю. Бороться — не верю. Можно ерзать, ползать, пресмыкаться, открывать рот, показывать фигу в кармане, добывать пропитание, пачкать стены, слюнить пальцы…

— Можешь не перечислять, — сказал Тригас. — Зато у тебя есть конкретный противник. Это большое счастье: иметь конкретного противника.

— Мы с этим противником уж слишком в разных весовых категориях… Они помолчали.

— Юхан, — спросил Март через несколько минут, — как ты думаешь, какое у нас государственное устройство?

— Скисшая военная диктатура, — сразу, будто ждал этого вопроса, ответил Тригас.

— А строй?

Тригас подумал.

— Хрен его поймет, — сказал он. — Ты же знаешь, я не силен в этом.

— А говоришь, конкретный противник, — проворчал Март. — Слушай, ты как-то раз назвал меня Морисом — почему?

— А, тогда… Почувствовал. Мне показалось, что почувствовал.

Я, понимаешь, стараюсь пить, чтобы заглушить все это, но иногда прорывает…

— А у меня наоборот — как выпью, такое начинается…

— У всех по-разному. Майорош, например, что пил, что не пил…

Это ты его жене деньги посылаешь?

— Я.

— Так я и думал. Молодец, а то бы ей с тремя трудновато пришлось. Только все равно без толку все это.

— То есть?