Опоздавшие к лету

— Это только одна сторона дела. Не зря же я так долго рассказывал про мутации и прочее. Я имею все основания предполагать, что, помимо коллективного разума человечества… прошу прощения, я перебью сам себя. Разум этот существует в мозге, состоящем из нервных клеток, роль которых играют наши собственные мозги, вот эти, — Дед постучал себя костяшками пальцев по черепу, — и связующих путей, а именно: всех форм обычного общения, плюс почта и прочие телефоны, плюс компьютерные сети, плюс сенситивные средства. Так вот, помимо этого разума существует другой, включающий в себя информационные системы растений, насекомых, прочей живности — и некоторых людей. Тех, которые — помните? — так хорошо умели с этой живностью обходиться… Возможно, люди эти включены и в ту, и в другую систему… тем им труднее приходится… Дед помолчал, глядя куда-то мимо всего.

— Потому что оба эти разума бьются сейчас насмерть.

Что-то, медленно поворачивавшееся в голове Микка, со щелчком встало на место.

Он зачем-то поднялся на ноги, стоя налил себе полный стакан вина и стоя же выпил до дна. Война, подумал он. Конечно же, война. Как я не понял раньше?.. Логика войны, да, логика войны так и проступала сквозь все происходившее, и непонятно было лишь — кто с кем? Так… и что же теперь делать? Быть марионеткой, солдатиком — или… или что? Разве есть выбор?

— Интересно получается…— протянул Кипрос. — Если так… да.

То есть… хм. Секунду. Связь между людьми и людьми осуществляется понятно как. А между людьми и… м-м… биосферой?

— На эту тему было много работ, — сказал Дед. — Но все не слишком убедительные. Хотя ясно, что каким-то материальным носителем информации стороны обмениваются. Известно, например, что растения чувствуют настроение человека…

— Ну да, — кивнул Кипрос. — А те люди, значит, ни о чем таком не подозревают. В то время как противная сторона…

— Исчезнувшие, — прошептал Микк.

— Исчезнувшие? — поднял брови Дед. — Не думаю. Скорее всего, их просто сожрали. Те твари, которых ты препарировал, Кип. Иначе почему такая локализация исчезновений, почему только деревянные дома? С другой стороны… мутантов ведь уничтожали просто варварски. Так что не исключено… э-э… что причиной было…

— Это раньше, — сказал Микк. — А сейчас?

— Кодоны, — сказал Кипрос. — И эрмеры…

— Точно, — сказал Микк. — Кодоны возникают в информационных сетях. И тогда получается, что этот самый общий интеллект генерирует их именно для проверки ячеек. Если реакция нормальная — свой. Если же…

— Тогда считается, что его убили в интересах безопасности граждан, — подхватил Кипрос. — И что интересно — так оно и есть на самом деле. Во всех смыслах.

— Суки…— Микк сам не знал, кого он имеет в виду. Вдруг навалилась чернота. Дыхание перехватило. Острый запах разрытой земли и другой, ни на что не похожий резкий запах, пробуждающий какие-то древние, еще дочеловеческие воспоминания, наполнили собой воздух. Призрачный холод коснулся лица. И — остановилось время.

Это было так внезапно и так страшно, что Микк закричал. От крика осыпались и стали пыльными холмиками тела Деда и Кипроса. Мгновение спустя мягко развалился стол, за которым сидели, ящики, шкафы и стеллажи, громоздившиеся вокруг, двери, ведущие в другие комнаты, и то, что стояло за этими дверями. Беззвучными медленными водопадами стекли на пол книжные полки и антресоли, ковры и картины. По колено в пыли, Микк стоял один среди четырех стен, перед тремя дверьми, ведущими бог знает куда. За окном без переплета и стекол висела непроницаемая мгла.

7. МИШКА

Наконец настала та ночь, когда салабон Мишка Грачев ушел в побег, разом поставив жирный крест на всей своей никому не нужной салабонской жизни. Он давно знал, что эта ночь когда-нибудь настанет, и все равно она настала неожиданно, вдруг, и поэтому с собой у Мишки было только два десятка черных сухарей, немного соли, банка свиной тушенки и три коробка спичек. Он сознательно шел безоружным; штык-нож не в счет, а к гранате, взятой на последний случай, отношение было особое. Не как к оружию. Другое.

Мишка не мог вспомнить, когда именно понял, что уйдет. Вряд ли в учебке, просыпаясь в грязи и вони серых десятиместных палаток — и погружаясь в гнойный бред первых армейских недель. Тогда он давил в себе тоску и уверял себя, что перетерпит. Да, тогда казалось, что можно перетерпеть. Что трудно сейчас, а потом будет лучше. Каждую ночь шли разборки. Тем, кто успешнее давил других, цепляли лычки.

Потом их, воняющих ненавистью и страхом, загрузили в гремящее железное брюхо «семьдесят шестого». Через три часа, вывалившись под другое небо, среди каменных гор, Мишка на минуту подумал — поверил, — что может быть другая жизнь — как оправдание всему предыдущему.

В этот же день Сашка Челганов снова бил его в туалете, и снова Мишка сумел устоять — пожалуй, единственный в отделении. Он с детства хорошо держал удар.

Через неделю Сашка сгорел у него на глазах: выстирал хэбэ в бензине — от вшей — и, недосушив, надел. И пошел покурить… Высокий голос муллы возникал каждое утро. К нему невозможно было привыкнуть.