Опознание младенца

В ту пору, когда Соля бойкотировал мою маму, Дерево Монтесумы полностью сбросило листву. Остались лишь густые косматые брови цвета вороньего крыла. Из-под этих-то вороньих крыльев он метал молнии и испускал в мамину сторону злобные флюиды, потому что, повторяю, ему было неудобно перед Ломоносовой, а главное, перед ее мамой, которая работала в ЦК.

Он угрожал, что ноги его не будет в нашем доме, а также ног других родственников со стороны папы. И все же в один прекрасный день первая нога Топперов осторожно ступила на нашу землю, и эта нога принадлежала младшей сестре дедушки — тете Эмме.

Она вошла и с порога объявила, чтобы все слышали, в том числе и я:

— Если черненькая, то наша, а если беленькая, то пусть нам не вешают лапшу на уши!

Этим поистине соломоновым решением столь щекотливого вопроса она тогда навеки покорила мое сердце. И хотя я была абсолютно бесцветная личность, тетя, лишь приподняв уголок одеяла, твердо сказала:

— Наша!

Чем породила жуткую внутриусобную борьбу.

Из разных точек Земли для опознания младенца стали съезжаться Топперы всех видов, образцов и мастей, устроив поистине вавилон-ское столпотворение. Среди них было много судей, рыцарей, отшельников и пилигримов.

Папа у нас жил тайно. И у него была одна рубашка, которую Вася ему через день стирала, поскольку я летом родилась, а он потел. Мы могли бы ему купить еще одну, но мой папа смолоду отличался великой бережливостью, единственное, что он позволил себе — сшить у Кудрявцева пальто из бабушкиного серого шевиота, этот самый Кудрявцев лучше всех шил в Москве пальто!

Когда приходили волхвы или вражеские лазутчики, папа прятался в бабушкином платяном шкафу. И только на четыре коротких звонка тети Эммы папа сам бежал открывать дверь, потому что тетя Эмма приносила ему фаршированную рыбу, которую он очень любил, а из нас троих ее никто не умел готовить.

Однажды к нам в дом явился поразительный тип — бывший Хоня Топпер, а ныне — он так назвал себя — Харальд Синезубый. Хоня имел прописку в Киеве, но считал себя подданым другой страны, которую он придумал. У него был свой собственный флаг, свой герб, деньги, имя Харальд Синезубый — все он выдумал. А житье-бытье в Киеве было для него существованием консула в другой стране. Временно ему деньги выдали (Хоня получал персональную пенсию), и он жил там как представитель своего государства.

В молодости он был известным художником-авангардистом, его работы хранятся в Париже в Музее Современного Искусства. Он делал коробочки с дурным запахом и пользовался огромной популярностью среди вольнодумной молодежи. За свою жизнь в искусстве он их наделал несметное количество, успешно продавая свои коробочки на родине и за границу, а когда удача изменила ему, он все раздарил и в мае тридцать седьмого года уехал отдыхать в Крым.

Оттуда он написал письмо жене, в котором просил ее приехать. Она ответила телеграммой:

«А деревья цветут?»

Его вызвали в крымское отделение КГБ. И спросили: что она этим хотела сказать?

Кончилось все очень плохо.

На прощанье он подарил нам живописное изображение президента своей страны: собственный портрет под стеклом в овальном фанерном ящике, украшенном искусственными цветами, и добавил, что ему трудно сказать, от папы я или не от папы, поскольку он моего папу Мишу видел всего один раз, когда тот еще был в младенческом возрасте, а все младенцы похожи друг на друга как две капли воды.

Что же касается, уходить от законной жены или нет, он склоняется к «ДА», и как можно быстрее, пока она не прислала какую-нибудь идиотскую телеграмму, и тебе не вкатали за это пожизненное заключение без права переписки. И впредь — дядя Хоня воскликнул — уж больше ни на ком ни в коем случае не жениться!

После того, как он удалился, даже у меня, грудного ребенка, поехала крыша, не то что у бабушки и у Васи.

— Я когда опустила голову и увидела его башмаки, — сказала Вася, — абсолютно дырявые, я поняла, что имею дело с сумасшедшим человеком.

А моя бабушка огорченно заметила, что в смысле Харальда Синезубого у меня намечается явно плохая наследственность.

После Харальда на нас обрушилась некая Лиза Топпер из Бердянска и очень долго у нас жила.

— Я же инвалид, — говорила тетя Лиза. — Меня в детстве уронили в колодец. Я родилась, — она рассказывала, сидя около моей колыбели, — на острове Бирючий. Остров, — объясняла Лиза бабушке и маме, — это когда вокруг море. Маму повезли на паруснике в роддом. А ветра нет, июль, мертвый штиль, и парусник встал как вкопанный. Так я и родилась. Однажды мама пошла за водой и уронила меня в колодец. Мне спас жизнь крестный. Он работал на маяке и оттуда увидел, что случилось…

Через пару недель к тете Лизе приехал муж — крошечный, курчавый Патрик. В день приезда он купил себе баян и все время сидел на кухне — наигрывал на баяне, хотя первый раз держал его в руках. Просто по слуху подбирал какие-то грустные песни.