Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея

Следующий визит к врачу Роберт нанес только 3 октября. «К тому времени, – писал Нико Набоков, друг Роберта по Конгрессу за свободу культуры, – рак проявился со всей силой, проник в нёбо, основание языка и левую евстахиеву трубу». Операция была невозможна, врачи прописали три сеанса лучевой терапии в неделю – на этот раз с применением бетатрона: «Любому известно, что повторная лучевая терапия горла с не удаленной опухолью неприятная штука. Пока все еще не так плохо, но в будущем я больше не уверен».

В случае отказа от лечения Оппенгеймеру грозила скорая смерть. В середине октября к Роберту заглянул Лилиенталь и узнал печальную новость. Голубые глаза его друга как будто выцвели от боли. «Роберту осталось пройти последнюю милю, – написал в дневнике Лилиенталь, – и она может оказаться очень короткой. <…> Китти изо всех сил сдерживала слезы». В ноябре Роберт написал другу: «Мне стало намного труднее говорить и принимать пищу». Он хотел в декабре съездить в Париж, но врачи настояли на продолжении лечения до рождественских праздников. Роберт остался дома, принимая визиты старых друзей Фрэнсиса Фергюссона и Лилиенталя. В начале декабря из Колорадо приехал Фрэнк.

В начале декабря 1966 года объявился бывший ученик Роберта Дэвид Бом. Почти всю свою карьеру он провел в Бразилии и Англии. Бом писал, что видел пьесу Кипхардта и телепрограмму о Лос-Аламосе, в ходе которой взяли интервью у Оппенгеймера. «Мне стало не по себе, – писал Бом, – особенно от вашего заявления о чувстве вины. Я считаю, что тратить жизнь на подобные сантименты пустое дело». Бом напомнил Оппенгеймеру о пьесе Жана Поля Сартра, «в которой главный герой освобождается от чувства вины, приняв на себя ответственность. По моему разумению, человек чувствует себя виноватым за прежние дела, потому что они следствие того, кем он был и кем все еще остается». Бом считал виноватость как таковую бессмысленной эмоцией. «Я прекрасно понимаю, что вы стояли перед уникальной дилеммой. Только вы сами способны оценить, насколько вы в ответе за былые события».

Оппенгеймер немедленно ответил: «Пьеса и ей подобные вещи сотрясают воздух уже не первый день. Я никогда не выражал сожаление о том, что сделал и мог сделать в Лос-Аламосе. Наоборот, по многим разным поводам я уверял, что никогда об этом не жалел – ни о черном, ни о белом». Затем добавил следующие слова, но вычеркнул их перед отправлением письма: «Наибольшее отвращение в тексте Кипхардта у меня вызывает длинная, полностью выдуманная речь в конце пьесы, которую я якобы произнес, выражающая мое сожаление о прошлом. Мои собственные чувства относительно ответственности и вины всегда связаны с настоящим, и до сих пор мне в жизни этого хватало».

Возможно, Оппенгеймер держал в уме беседу с Бомом, когда в начале декабря к нему в кабинет явился для интервью журналист «Лук» Томас Б. Морган. Морган застал Оппенгеймера созерцающим осенний лес и пруд за окном. На стене висела старая фотография Китти, элегантно перескакивающей на лошади через барьер. Морган быстро понял, что Роберт умирает. «Он был очень слаб и перестал быть похожим на сухопарого, долговязого гения-ковбоя. Лицо избороздили глубокие морщины. От волос остался белесый туман. Но он все еще не терял достоинства». Когда беседа перешла на философские темы, Оппенгеймер сделал нажим на слове «ответственность». Морган заметил, что Роберт произносит его чуть ли не с религиозным оттенком. Оппенгеймер согласился, назвав ответственность «светским способом использования религиозного понятия без привязки к божественной сущности. Я бы предпочел заменить это слово “этикой”. Сейчас я понимаю вопросы этики лучше, чем когда-либо раньше, хотя они жестко стояли передо мной во время работы над бомбой. Теперь я не знаю, как охарактеризовать мою жизнь, не прибегая к понятию “ответственность”, связанному с выбором, действием и тем напряжением, с которым осуществляется выбор. Я говорю не о знаниях, а об ограниченной возможности того, что ты можешь сделать. <…> Реальная ответственность не существует в отрыве от власти, власти над собственными действиями… однако большее количество знаний, богатства, свободного времени – все это расширяет границы ответственности».

Этот монолог Морган дополнил своими словами: «После чего Оппенгеймер повернул руки ладонями кверху, как бы приглашая слушателя разделить вывод. “Ни вы, ни я, – сказал он, – не богаты. Но что касается ответственности, мы оба находимся в положении, позволяющем нам смягчить наиболее острые страдания людей, стоящих на пороге голодной смерти”».