Опричное царство

– Не предам, вот вам крест! – перекрестился Хлызнев, приподнявшись с места…

Владимир заехал вечером, не застал гостей. Когда хотел было направиться на сторону жены, мать перехватила его, окликнула. Владимир медленно подошел к ней, поклонился. С раннего детства и до сих пор трепетал он под властным взглядом матушки!

– Коли сражение великое начнется, ежели король Сигизмунд войско приведет, не бросайся в бой, воинов своих береги, заведомо отводи их сюда и жди.

«Только не это! Опять!» – подумал Владимир, бледнея, почувствовал тотчас, как ослабли колени, как заструился по спине пот. Ефросинья, пронзая его немигающим взглядом страшных глаз, положила руки на щеки сына, поднесла к своему лицу и расцеловала его, добавив:

– Доверься, сын. Даст Бог, пришло время!

И, развернувшись, медленной и твердой походкой начала удаляться. Владимир не знал, что она задумала, и оттого боялся еще больше. Девять лет назад он пошел на поводу у матери и отважился предать Иоанна, возглавил мятеж, когда царь был при смерти. Много воды утекло с тех пор, и нет больше таких теплых, дружеских взаимоотношений меж ним и царем, и Владимир чувствовал свою вину перед братом. Наказания никакого не последовало, но простит ли Иоанн вновь его?

В такие мгновения Владимир ненавидел свою мать. Ему не хотелось быть царем, Старицкое княжество вполне удовлетворяло его, и теперь, когда рядом любимая супруга, дети, мысли о царском престоле вовсе его не касались. Но у матери были на то свои планы, и Владимир все больше ощущал себя заложником материнской воли, против которой он никак не мог выступить.

* * *

Ни души на узких московских улочках. Ночь казалась темнее обычного. Была поздняя осень, и только выпавший рыхлый снег размыл дороги, утопил город в грязи. Бездомный пес, перебегая от одного дома к другому, что-то обнюхивал, затем остановился и начал пить воду из большой лужи. Звук приближающихся голосов насторожил пса, и он, будучи недоверчивым к людям, поспешил уйти. Показалась группа стрельцов, несших караул меж улицами.

– Тихо так, словно вымерли все, – проворчал один.

– Чего уж тихо! Зябко! Сейчас бы пожрать горячего варева, да под овчину завалиться, а лучше закопаться в солому, да с головой, – ответил другой и досадливо сплюнул.

– В солому… к бабе бы сейчас закопаться под подол! – сострил третий, и все они дружно загоготали. Казалось, спал весь город, оттого им было еще досаднее.

Но в ту ночь в царском дворце не спал еще один человек. На коленях пред иконами стоял сам государь российский, великий князь всея Руси Иоанн Васильевич. В поклоне лицом он был опущен к самому полу, затем поднялся, дабы перекреститься. С глазами, полными преданности и мольбы, смотрел он на образа. На лбу его уже виднелись красные пятна от ударов о пол.

– Мудрый ангеле и светлый, просвети ми мрачную мою душу своим светлым пришествием, да во свете теку во след тебе…

Кажется ему в такие мгновения, что душа его, словно птица, возносится над многострадальною русскою землей и, словно гордый ястреб, осматривает свои владения. Вот его царство, его вотчина, его дом, вверенная ему предками земля, благословленная Богом, последний православный оплот во всем мире. Один путь у царства этого – к единодержавию. Когда не с кем будет делить власть. Лишь тогда удастся сокрушить вечных врагов – Литву и Крым. Следовало скорее захватить Литву – это было необходимо, и Иоанн верил: король Сигизмунд – лишь узурпатор на принадлежащих по праву ему землях. Иоанн воспринимал это как должное, ибо Полоцк, равно как и Ливония, как и Киев – исконно русские земли, владения его предков. И теперь, когда водрузил он на себя царский венец, уравняв тем самым себя с римским императором, необходимо было вернуть то, что Русь утеряла в страшный период раздробленности и татарского ига. И родится великая славянская империя, простирающаяся от Константинополя до моря Балтийского, и потянется далее, на восток, где гудят тишиной дикие сибирские степи…

В то время когда Иоанн вынашивал все эти великие планы, мечтая стать повелителем всех славян и владетелем всех православных святынь, в Европе разгорались религиозные войны, которые утопят в крови весь этот «цивилизованный», «старый» мир. Война, кою затеял Иоанн против Литвы и Ливонии, тоже в какой-то степени религиозная, ибо один из поводов предстоящих походов на Литву – это «крестовый поход» против лютеранства, так ненавидимого русским царем. Но Европа пока не глядит в сторону незнакомой им полуазиатской страны, не считает нужным делать это, но Иоанн верит – однажды они не только будут бояться Русь, но и станут просить помощи!