Опыты по эстетике классических эпох. [Статьи и эссе]

«Энносигей! Не почел бы и сам ты меня здравоумным,Если б противу тебя ополчался я ради сих смертных,Бедных созданий, которые, листьям древесным подобно,То появляются пышные, пищей земною питаясь,То погибают, лишаясь дыхания. Нет, Посейдон,Распри с тобой не начну я; пускай человеки раздорят!»

Умерщвлением Гектора, погребением Патрокла затихает гнев Ахиллеса, и тут в ночи у него в палатке тайно, не без помощи богов, является старец Приам, пришедший за телом Гектора с выкупом. Между Ахиллесом и Приамом происходит знаменательный диалог, когда устанавливается взаимопонимание и сочувствие между врагами - под спудом горестных событий и неминуемых новых бедствий.

Пятьдесят сыновей было у Приама, девятнадцать братьев от одной матери Гекубы, все погибли, один остался...

«Сын оставался один, защищал он и град наш и граждан;Ты умертвил и его, за отчизну сражавшегося храбро,Гектора! Я для него прихожу к кораблям мирмидонским,Выкупить тело его приношу драгоценный и выкуп.Храбрый! Почти ты богов! Над моим злополучием сжалься,

Вспомнив Пелея отца: несравненно я жалче Пелея!Я испытую, чего на земле не испытывал смертный:Мужа, убийцы детей моих, руки к устам прижимаю!»

На этой трагической ноте и завершается «Илиада», с последнею строкою:

Так погребали они конеборного Гектора тело.

Падение и разорение Трои - за кадром. Продолжение еще было возможно и естественно у аэдов и рапсодов, распевающих или декламирующих сказания из Троянского цикла. Гомер воспроизвел эпизоды войны как трагический поэт, но не в театре, а на вселенской сцене бытия, вот почему участие богов в делах смертных столь естественно, хотя нередко вызывает досаду.  Перед нами море и небо Эллады, все поэтическое пространство мировосприятия, миросозерцания греков с их героями и богами, блещущих, если не мудростью, то красотой. Это уже не мифология, в которой всегда, у всех народов, много ужасного, а поэзия, солнце Гомера.

В «Илиаде», несмотря на присутствие в ней богов, нет ничего религиозного; скорее довлеет чисто светское отношение к богам, какое установилось было ненадолго в эпоху Возрождения. А ведь древние были глубоко верующие люди. И таков Гесиод.

Гомер - откуда он только взялся - поэт Возрождения, зачинатель Ренессанса в Афинах, первоисточник классического стиля и античной культуры. Это становится особенно ясно из его отношения к богам, как к людям, со всеми их достоинствами и недостатками, а к людям - как к богам. Это сугубо ренессансное, высокое отношение к человеку, богоравному в его достоинстве, пусть он смертен в отличие от богов, что делает его участь заведомо трагической, то есть опять-таки высокой.

«Илиада» - сама по содержанию и форме классическое произведение искусства, первое и высшее в своем роде. В ней источник миросозерцания древних греков, что станет основой зарождения и расцвета всех видов искусства и мысли уже в V веке до н.э. и в последующие тысячелетия.

Тайна античного миросозерцания

Задумывались ли вы, почему миросозерцание древних греков, сияющее и поныне, как свет из-за горизонта, сохраняет свою удивительную привлекательность и чудесную животворную силу, что проявило себя в расцвете искусств и мысли в эпоху Возрождения в странах Европы и в России, особенно в явлении Пушкина, поэта столь же античного, сколь и ренессансного, только на русской почве, что всеми нами вполне угадывается, но не осознано?

Естественен вопрос, в чем же сила и тайна античного миросозерцания? Ведь боги Греции давно умерли. Каким же чудом они воскресли в Средние века, в условиях торжествующего морализма (религии, церкви, моральной философии), что дало феномен, названный, верно, недаром Возрождением?

Тип античного миросозерцания, как и ренессансного, - это эстетизм, всеобъемлющий, основополагающий, жизнестроительный, а не частичный, односторонний, как у романтиков, весьма склонных к моральной рефлексии.

В античности, как известно, никакой эстетики не было, хотя бы потому, что античная философия сама и есть эстетика, значение которой, с выделением ее в XVIII веке в отдельную дисциплину, лишь сузилось, то есть эстетику сделали столь же нормативной, как этику, с чем вовсе оторвав их от жизни.