Оранжерея

—  Не вопрос. — Сдвинув брови, парень при­нялся вылавливать щипцами из металлической кю­веты гулкие бомбочки льда. Затем он бросил их в стакан и полил золотистым канадским бурбоном из квадратной бутыли. Они трещали и лопались: арктическая буря в стакане.

К плечистому соседу Матвея подсела вернув­шаяся, по-видимому, из уборной девушка с блед­ным узким лицом, пьяными глазами и прямыми желтыми волосами до голых худых плеч. Обдав Матвея ароматом приторных духов, она уселась на свое место и тут же принялась клянчить у свое­го кавалера «ну еще один бокальчик шампанско­го». Человек в кожаном пиджаке хмуро посмотрел на нее, будто впервые видя. Затем он откашлялся с военными нотками в крепкий кулак и молча от­вернулся к своему кофе, в который он уже высы­пал кряду третий пакетик сахару. Девица, вздох­нув, заерзала на стуле и начала увлеченно рыться в сумочке. С интересом разглядывая и раскла­дывая перед собой на стойке, она вытащила из нее, одна за другой, следующие невинные вещицы: пухлый кошелек из блестящей бежевой кожи, зо­лотую палочку губного карандаша, ключи на бре­локе в виде бархатного сердечка, черную пудре­ницу, дорогую перламутровую зажигалку и боль­шую конфету в хрустящей обертке. Изысканное провинциальное лакомство: шоколад с ликером. Дешевый шоколад и поддельный ликер. Как стиш­ки той популярной пошлячки, полой внутри, что выступала — пару недель тому назад — в пустова­том зале музея то ли «Подержанных манто», то ли «Заезженных авто» перед «избранной публикой», откровенно ломаясь и дерзко рифмуя «фаллос» и «удивлялась». «У меня такое чувство сейчас, будто я роюсь в большой куче изношенного дамского белья, — сказал тогда, помнится, Дима Столяров, сидевший вместе с Матвеем в первом ряду. — За­чем ты затащил меня сюда, изверг?»

Шипение, облачко пара, чернила, коричневая пудра — повторение фокуса.

— Дождь идет? — отвлек Матвея от его мыс­лей буфетчик, ставя перед ним кофе и указывая на его мокрый плащ.

—  Скорее снег.

Тот покачал головой.

—  А я уже зимние вещи спрятал, — вздохнув, сказал он.

—  Рановато.

—  Никак не привыкну к московской погоде. А вчера у нас в доме как назло отключили горя­чую воду.

—  Серьезное испытание.

—  Вот, видите девушку, — наклонившись, ше­потом сказал буфетчик Матвею, бровью указывая на его соседей по стойке.

—  Да, а что?

—  Она профи. Запонщица.

—  Кто?

—  Запонщица. Запонки у мужиков выщелки­вает. И часы. Я заметил. Приходит с одним, с дру­гим. Выпивают. Потом гляжу — нет на мужике запонок А они могут стоить кучу денег. Тем более — часы.

—  Вот как?

Матвей с любопытством покосился на девицу, теребившую своего кавалера за рукав, что-то ему втолковывая. Человек в кожаном пиджаке по-ло­шадиному мотал головой на толстой шее и отво­рачивался.

—  И откуда у мужиков запонки?

—  В смысле?

—  Неважно.

—  Мужики вкалывают...

—  Ясно, ясно. А она, значит, выщелкивает... Н-да, Москва кабацкая. Так у вас здесь притон, — резюмировал Матвей.

—  Да неа, вроде обычный ресторан.

—  Не приходило в голову вызвать милицию?

166

—  Зачем? Она клиентов приводит. Не бедных. Всегда на чай оставляет. А запонки... Ну, может, он их где-то еще посеял. — Буфетчик подмигнул со значением.

—  Как говорится, что посеешь, то и по­жнешь, — сказал Матвей.

—  Ага, — согласился туповатый парень и за­нялся своим делом.

Матвей глотнул холодного сладковатого виски. Сколько раз он запрещал себе ввязываться в по­добное пустословие. Ведь ничего не стоило при­твориться иностранцем. Это все от одиночества и слабости духа. Вот так в разговорчиках, в смешках, в посиделках мало-помалу растрачивается по ме­лочи и талант, и жизнь. И все вокруг живут как попало, так, будто давно знают ответы на все во­просы, будто дети больше не умирают и дома не рушатся, как картонные кубики... А вдруг после этого нелепого разговора меня автомобиль собьет насмерть? Что же будет последним моим воспо­минанием? Запонщица?

Ни говорить ни с кем, ни думать о сокрушенном Блике, ни вспоминать Диму Столярова он больше не мог. Рассказав Блику о том, что случилось с их общим другом, он теперь, как ни странно, чувство­вал облегчение: все-таки поделился горем с близ­ким человеком, черт его возьми. Плеск ресторан­ного веселья за его спиной гнал его наружу, прочь, домой, в пустую квартиру и даже еще дальше — в иные широты, под иные небеса Кто-то заходился в визгливом смехе. Кто-то хрипло оглашал тост и требовал внимания. Откуда пришел вульгарный обычай стучать ножом по пустому бокалу?

«Минуточку, Василий Игнатичь, я еще не за­кончил...»

«Кто-нибудь видел мою сумочку?»

«Лидочка, передай салфетку».

«Я заказывал жаркое? Я заказывал отбивную. Кто тебя просил... Сама ты телятина...»

«Ты ее забыла в туалете, пойди и поищи...»

«Так я продолжаю... Анна Петровна, дайте мне закончить мысль...»

«Мясо жесткое, вино мутное какое-то...»

«Да, представьте себе, подавился говядиной и умер прямо в гостиничном номере...»

«Этот мой новый парикмахер — это просто чудо! Представь...»

«А он мне отвечает: впервые слышу! Вот сво­лочь...»