Орда (Тетралогия)

— Борсевика, здавайса! — внезапно закричали из кустов, и тут же раздался выстрел. — Бросай оружие!

— Оружие… — Юноша усмехнулся. — Саблю им бросить, что ли? Тоже мне, нашли большевиков…

«Борсевика» — «большевик» — так называли красноармейцев не выговаривающие «л» японцы.

— Джэгэль, ты ведь хорошо стреляешь?

— Да уж, неплохо.

— Возьми мой лук, иначе они нас не выпустят. Эй, эй! — высоко подняв руки над головой, Баурджин двинулся в сторону засевших в кустах японцев. Сколько их там было — двое, трое, пятеро? Ага… Кажется, двое…

— В эту ночь решили самураи перейти границу у реки! — замедляя шаг, запел Дубов. — Эй, что сидите? Сдаюсь я, сдаюсь, не видите, что ли?

— Икгде дебушька? — поднимаясь, коряво спросил японец.

Второй бдительно маячил позади, не спуская с Дубова короткого дула карабина.

— Девушка? — Баурджин обернулся. — А вот она! Позвать?

Чуть слышно просвистели в воздухе тяжёлые стрелы. Одна за другой. Поражённые прямо в сердца японцы без крика упали в грязь.

— Ну вот так-то лучше будет, самураи хреновы! — хохотнул Дубов и, подождав девушку, попросил: — Ты тут повнимательней пошарь по кусточкам, Джэгэль!

— А что искать?

— Меня…

Он всё же обнаружил раненого красноармейца — себя!!! — Дубов теперь точно знал, что себя, первым. Молодой, недавно призванный из маленького русского городка парень, светловолосый, с закрытыми глазами лежал в пожухлой — и почему-то совершенно сухой — траве, раскинув в стороны руки. Разорванная, вернее, пробитая на груди его гимнастёрка была вся в крови…

Баурджин присел рядом:

— Ну, здорово, парень. Жаль, что ты меня сейчас не видишь, жаль… А то, вообще б, интересно бы было! Эй, Джэгэль, надо его перевязать, остановить кровь, а то ведь не донесём…

— Перевязать? Да… Я сейчас оторву полу дээли.

— Некогда рвать, давай-ка сюда пояс…

Быстро перевязав раненого, Баурджин и Джэгэль осторожно посадили его на лошадь — вернее, положили, старясь, чтобы парень не слишком прижимался к гриве коня раненой грудью.

— Я буду его придерживать, а ты, Джэгэль, веди под уздцы лошадь.

— Хорошо. А куда вести-то?

— Если б я знал. Хотя тут где-то медсанбат должен быть. Высматривай шатёр с красным крестом!

— С крестом?

— Это знак Иисуса Христа!

— Я знаю. Но и не только его. И Тэнгри.

Они кружили по сопкам примерно с час, покуда не отыскали-таки медицинскую палатку. Здесь уже не стреляли, лишь где-то в отдалении, за холмом, слышалась артиллерийская канонада.

— Стой, кто идёт! — выскочил чёрт-те откуда молодой белобрысый паренёк — часовой.

— Кто такие?

— Из отряда Лодонгийна Дангара. Раненого привезли — принимайте.

— Сейчас… сейчас… я скажу доктору… Валентин Иваныч! Валентин Иваныч!

— Скорее, а то он, кажется, уже и не дышит… Нет, дышит ещё. Да скорей же!

— Я бы сбегал, — виновато потупился часовой. — Да не могу пост бросить.

— Ну, я тогда сам схожу…

— Не положено!

— Тогда кричи!

Вздохнув, белобрысый снова принялся громко звать доктора. И ведь дозвался!

— Что ж вы его так неумело? — устало попенял доктор, глядя, как санитары с осторожностью перекладывают раненого на носилки. — Впрочем, хоть так… Ачикбеев, давайте его сразу на стол…

— Успеете, доктор?

— Успеем. Вы хорошо говорите по-русски, товарищ.

— Я учился в Москве.

— Спасибо за раненого, он теперь ваш крестник.

— Да не за что, лишь бы выжил. Ну мы, пожалуй, пойдём… Ой, чуть не забыл…

Баурджин бегом догнал носилки и, сняв с шеи серебряный амулет, надел его на раненого.

— Это ещё зачем? — удивился подошедший доктор.

— На счастье.

— Странный вы народ, монголы… Ой, пожалуйста, не обижайтесь!

— Да ничего. — Юноша махнул рукой и улыбнулся. — Прощайте, товарищ военврач.

— До свидания. Может, ещё и встретимся.

— Только не на вашем столе!

— Лучше уж на столе, чем в могиле, — мрачно пошутил доктор.

Усевшись на коня, Баурджин посадил перед собой девушку и скрылся в темноте наступившей ночи.

— И куда мы теперь? — обернувшись, тихо спросила Джэгэль-Эхэ.

— К своим. — Юноша улыбнулся.

— А мы их найдём?

— Не знаю…

— Ничего, — утешила девушка. — Не найдём сегодня, отыщем завтра…

— Твои бы слова да Богу в уши!

Конь бил копытами сухую траву. Кажется, здесь дождя и вовсе не было.

— Кто все эти люди? — вдруг поинтересовалась Джэгэль. — Татары?

— Нет. Русские, монголы, японцы.

— Русские?

Баурджин почти не слушал девушку, мучительно соображая, что же теперь делать. В Народной Монголии — где им, похоже, предстояло теперь жить — конечно, система паспортного учёта была развита не так, как в сталинском СССР — если вообще была развита, — но всё же все роды кочевников-аратов очень хорошо знали друг друга и безо всяких документов. Так что существовала определённая проблема — за кого себя выдать? Ну, не за Дубова же Ивана Ильича! Вон он, Дубов, в санбате. Разве что укрыться в каком-нибудь далёком аймаке, пересидеть… Ну да, пересидеть, как же! Весь народ воевать будет, ломать хребет немецко фашистской гадине, а он, Дубов… Впрочем, Дубов ли?

— Что-то голова разболелась, — тяжело вздохнул Баурджин. — Трещит — аж разламывается. Ничего, что-нибудь да мы с тобой придумаем, что-нибудь всегда придумать можно, верно, Джэгэль?