Орден последней надежды. Тетралогия (СИ)

– Стрела задела меня на излете, – слабым голосом говорю я. – Я тут же вырвал ее, но рану перевязать получилось не сразу, мы остановились лишь когда оторвались от погони. К тому времени рука уже распухла, и я едва мог ею пошевелить. А крови я потерял немного, не больше пинты.

– Думаю, это вас и спасло, – авторитетно замечает доктор. – Текущая кровь вымыла яд, иначе вы могли и не успеть ко мне попасть.

– Что с раной, мэтр Диспенсор?

– Я наложил компресс из лечебных трав, воспаление утихает, и отек становится меньше. Думаю, отрезать руку все же не придется, – с этой новостью доктор исчезает, одарив меня на прощание довольным взглядом.

Я и сам не раз смотрел так на пациентов, всегда приятно видеть идущих на поправку. С этой мыслью я широко зеваю и засыпаю. Открываю я глаза, когда колокол замковой церкви отбивает семь ударов. Жар спал, ко мне медленно возвращаются силы, но я по прежнему лежу без движения. Мышцы отчаянно ноют, требуя нагрузки, и я поочередно напрягаю руки и ноги, стараясь проделать это незаметно.

Колокол бьет восемь раз, ко мне на лоб ложится мягкая ладонь, и лекарь одобрительно что‑то бурчит. Сменив повязку мэтр Диспенсор тут же уходит. Закрывается дверь, лязгает замок, и я осторожно встаю. Хорошо, что двери тут запираются, и врасплох меня не застанут. Через какое‑то время головокружение прекращается, я осторожно потягиваюсь и начинаю разминать мышцы.

От пылающего камина по комнате идет приятный жар. Стены увешаны связками сушеных трав, полки в углу заставлены разнообразной посудой с отварами, настоями и порошками, так что я ощущаю себя почти как дома.

Колокол бьет десять раз, и я ныряю на лежанку, заслышав скрежет ключа в замке. Внутрь вваливаются двое, Стефан бережно поддерживает лекаря под локоток, тот птицей разливается о многочисленных своих талантах. Пациенты выздоравливают у него как один, раненые вообще не умирают, ну а отравленные – его конек. Ему это как раз плюнуть. Стефан поддакивает с открытым ртом, и я с завистью ощущаю, что от них пахнет жареным мясом и пивом. Рот наполняется слюной, желудок негодующе бурчит.

– Очнулся, – констатирует лекарь. – Заноси!

Из‑ за его спины появляется юноша лет двенадцати в замызганной донельзя одежде. В руках у мальчишки поднос с небольшой кастрюлей.

– Легонький овощной супчик, – радует меня мэтр, сыто отрыгивая. – Лучшая пища для выздоравливающих.

Подмигнув Стефану на прощание, лекарь окидывает меня небрежным взглядом и тут же исчезает, предвкушающее потирая ладони. Вновь лязгает замок, Стефан прилипает ухом к двери, а когда поворачивается, на лице его сияет победная улыбка.

– Могу поставить золотой флорин против дырявой подметки от сапога, – фыркает мой спутник, – что наш эскулап полетел на свидание. Но встреча эта состоится не с какой‑нибудь распутницей лукавой, а с парой пинт пива. Впрочем, судя по обширному животу и красному носу вышеупомянутого гиппократа, он и галлон осилит.

Я немедленно сажусь.

– Как ты?

– В порядке, – отвечаю я.

Осторожно снимаю повязку с раны. Как я и ожидал воспаление стихло, ушли краснота и боль, левая рука сгибается и разгибается.

– Принес? – спрашиваю я.

Стефан молча протягивает небольшой сверток. Я широко улыбаюсь, пока что все идет как задумано. Не проходит и получаса, как нужный отвар готов. Присев и заранее морщась, я одним духом выпиваю эту мерзость. Стефана передергивает.

– Смотреть на тебя жутко, – признается он. – Я бы так не смог. Всегда подозревал, что лекари нас травят, коновалы чертовы!

– А что ты хочешь, – сиплю я перехваченным горлом. – Сказано же, что всякое лекарство есть яд, тут главное не переборщить.

Тело содрогается в судороге, сердце молотит как барабан, и я покрываюсь потом. Наваливается слабость, зато проясняется в глазах. Оголодавший желудок требует немедленно набить его пищей, неважно какой, лишь бы объемом побольше, и калориями посытнее. Я встаю, и кастрюлька с овощным супом сама прыгает мне в руки. Маловата посудина, я осушаю ее в пару глотков и понимаю, что голод никуда не ушел. И тут Стефан, настоящий друг, деликатно трогает меня за плечо.

Прихватил, оказывается для раненого товарища здоровенный ломоть жареного мяса да полкаравая. Я глотаю еду кусками, не жуя, и тщательно подбираю все крошки. Когда еда заканчивается, я все еще ощущаю легкий голод, но уже готов к подвигам.

– Никогда такой чертовщины не видывал, – хмурится Стефан. – Полчаса назад я готов был поклясться, что ты еще неделю не встанешь, и вот ты уже прыгаешь как кузнечик, а жрешь так, что за ушами трещит. Любо дорого на тебя посмотреть, у нас так друиды умеют. Пошепчут, поплюют, и даже мертвых оживляют.

Вздрогнув, Стефан глядит на меня, словно видит в первый раз. В глазах у него не опаска, но некоторая осторожность.

– Это точно не магия? – уточняет он.

– Какая еще магия‑шмагия, – фыркаю я, – ну ты же взрослый человек. На твоих глазах отвары делал, ничего не бормотал. Приплясывать не приплясывал, руку покойника в кастрюльку не крошил, сушеных нетопырей не сыпал. Чего привязался?