Орден последней надежды. Тетралогия (СИ)

Герцог пристально, без малейшего стеснения разглядывает меня. Я гляжу прямо, не опуская глаз, взгляд столь же холоден, а нижняя челюсть ничуть не уступает размером хозяйской. С нашей прошлой встречи я изменился, стал гораздо жестче, и ныне перед герцогом настоящий воин. Верно, Бог меня любит, раз не дал безвестно сгинуть в сытом и тихом болоте жизни, а ухватил за шкирку и швырнул в бурлящий котел событий.

Мне удалось изменить мир, но и мир переплавил бывшего мирного лекаря. Так ураган, пронесшийся над цветущим холмом, сдирает деревья и почву, обнажив в середине несокрушимую скалу. Герцог одобрительно усмехается одними глазами, породистое лицо его по‑прежнему неподвижно. Так уж сложилось, что между нами нет личных счетов: в прошлую нашу встречу он лишь проводил кортеж с Жанной до французской границы.

А вот его брат, тот самый, что некогда был помолвлен с Жанной и желал занять французский трон – тот и разговаривать бы со мной не стал. Я потерял месяц ожидая, пока Фердинанд покинет герцогство, но тут уж было ничего не поделать. Ныне маркграф пытается отвоевать себе в Чехии хотя бы баронство, ну и флаг ему в руки. Вряд ли ему удастся хоть что‑то оттяпать у "сироток".

Разговор наш ведется на английском и французском, мы оба владеем ими в равной степени хорошо. Иногда герцог переходит на итальянский или немецкий, но тут же, спохватившись, поправляется. Беседа наша вполне понятна застывшему у дверей телохранителю, а больше в комнате никого нет, пажа давно отпустили.

– Итак, отчего я должен верить врагу? – каждое слово герцога словно вырублено изо льда.

– Если вы как следует подумаете, – с той же холодностью в голосе заявляю я, – то поймете, что я просто выполнял долг вассала.

Подумав, добавляю:

– И разве причина нашей вражды не исчезла со смертью Девственницы?

Герцог смотрит мне прямо в глаза. Оба мы прекрасно понимаем подоплеку вопроса, речь здесь идет о смерти политической. Будь графиня Клод Баварская, сестра короля Франции хоть сто раз жива – это ничего не значит. Ровным счетом ничего, ведь официально она признана мертвой.

Ни она, ни ее дети более не имеют никаких прав на французский трон, а потому и интереса для больших игроков Клод уже не представляет. Партия была сыграна, многообещающая пешка, что едва не стала ферзем – съедена. Но оснований для печали нет, и бесконечная игра престолов продолжается с прежним азартом.

– Вот об этом я и хотел бы для начала поговорить, – замечает герцог. – Так что же произошло на самом деле?

– На самом деле, – в задумчивости тяну я. – Хорошо.

Я подношу кубок ко рту, делаю крошечный глоток. Бросаю короткий взгляд на застывшего у двери великана, и губы мои растягиваются в невольной улыбке. Жак де Ли грозно хмурится, его широкая, словно лопата ладонь крепче стискивает рукоять меча.

– Всей правды рассказать не смогу, – говорю я наконец. – В чем‑то я сам не участвовал, потому что находился в другом месте, кое‑что и поныне составляет государственную тайну.

Герцог скептически приподнимает правую бровь, я безразлично пожимаю плечами:

– Присяга есть присяга.

– И это заявляет человек, объявленный Францией врагом короны! Вот это преданность!.. или все же отличная дрессировка? В любом случае учитесь, мой друг, – фыркает герцог.

Стоящий у двери великан отзывается густым басом:

– Да, ваша светлость.

Затем, бросив на меня неприязненный взгляд, предлагает:

– Может, железо и огонь помогут развязать ему язык?

Герцог медленно поворачивает голову, глаза его, до того полуприкрытые тяжелыми веками, широко распахнуты. Машинально поправив висящую на шее цепь, какой можно бы удержать у причала торговый когг, говорит неверяще:

– Мой бог, в первый раз на моей памяти тебе удалось пошутить!

Жак де Ли смущенно пожимает широкими, в дверь не пройдешь, плечами, громко звякает поддетая под камзол кольчуга:

– Правильно говорят в народе, ваша светлость, с кем поведешься… Набрался вот разной гадости от французишек. Да и чего хорошего можно ожидать от людей, что вместо кровяных колбас жрут склизких жаб и лягушек, а вместо доброго пива давятся кислым вином с пузырьками!

Весело хмыкнув, герцог поворачивается ко мне.

– Поздравляю, ваша светлость, – скалю я зубы. – У вас появился вполне достойный кандидат на роль придворного шута. Ему не хватает лишь барабана да дурацкой шапки с бубенчиками.

Застывший у двери великан грозно хмурится и сопит. Его лицо багровеет, глаза выкатил, а брови насупил, словно вот‑вот ринется в драку, но мы не обращаем на него внимания.

– Достойно изумления! – продолжает герцог насмешливо. – Человек, за голову которого объявлена крупная награда в трех государствах…

– В четырех, – негромко поправляю я его.

– Пусть в четырех, – легко соглашается герцог. – Так вот, этот человек с пафосом вещает о данной им когда‑то присяге!

Помолчав, я предупреждаю:

– Рассказ займет много времени.

– Пусть так, – легко соглашается герцог. – У меня лишь одно условие, Робер: постарайтесь говорить правду, и только правду. От того, что вы мне расскажете зависит, помогу я вам, либо нет. Идет?