Орден последней надежды. Тетралогия (СИ)

Неслышной тенью я скольжу по пятам бредущих через болото. Грязная липкая жижа неохотно расступается, жадно цепляется за сапоги. Запах от растревоженной трясины идет отвратительный, словно от вскрытого скотомогильника. Стиснув зубы, я пригибаюсь пониже, главное, чтобы бредущие метрах в двадцати сатанисты ничего не заподозрили.

По дну непроходимой на первый взгляд трясины проложена узкая гать, начинается она метрах в пяти от берега, а идти приходится по пояс в грязи, осторожно нащупывая дорогу шестом. Так вот в чем секрет бесследных исчезновений! Тайное место, куда доставляют детей, находится в глубине болота. Я невольно ежусь, иду аккуратно, страшась отступиться. Из глубин разворошенного болота пахнет совсем уж мерзко, судорожно хватаю застоявшийся воздух ртом, на глазах выступают слезы.

В голове крутятся всякие ужасы, вроде чудовищной жабы или гигантского черного пса с пылающими глазами, которым тайные друзья животных таскают детей на прокорм. Под конец не на шутку разыгравшееся воображение рисует некоего исполинского ящера, доисторическое чудовище из глубины времен, какому и поклоняются идущие впереди люди. Хорошо хоть ночь выдалась облачной, потому бредущие впереди не смогут меня заметить.

Если в самом начале пути они пару раз обернулись, то теперь основное внимание уделяют тому, чтобы не оступиться. Наконец мы строго поочередно выбираемся на небольшой каменистый островок, шагов ста пятидесяти в диаметре, не больше. Священник с кряхтением перехватывает мешок поудобнее, безмолвно спускается куда‑то вниз, на поверхности остается бдить оруженосец.

Службу он несет весьма своеобразно: окинув окрестности беглым взглядом, укладывается на подстеленный плащ и начинает увлеченно чем‑то булькать. Наивные все‑таки люди эти злодеи, неужели они всерьез рассчитывали целый год водить за нос государство, пусть воюющее и не имеющее настолько развитых спецслужб, как в будущие времена? Правильно говорят, что безнаказанность порождает беззаботность.

Детская забава – подкрасться к ничего не подозревающему человеку. Трясина живет собственной жизнью, превосходно маскируя мои шаги; тоскливо кричит какая‑то птица, негромко ухают лягушки и жабы, постоянно что‑то булькает, распространяя вокруг гадостные запахи. Я быстро оттаскиваю труп к болоту, мигом возвращаюсь обратно. Кто‑то скажет – напрасная жестокость, я возражу – предусмотрительность.

Можно было оглушить часового, связать, а потом представить в суд. Мол, я преступника поймал, а дальше вы сами решайте, что с ним делать. Но вот в чем дело: мне не нужно отчитываться перед начальством за каждого убитого, никакие правозащитные организации не поднимут вой, если я не то что прищемлю, а даже оторву ему пальчик вместе с рукой. Господи, да тут пойманных с поличным грабителей без всяких церемоний мигом развешивают на манер елочных украшений, а богохульников то и дело жгут на кострах.

Вы всерьез требуете, чтобы я зачитывал права каждому участвующему в похищении и убийстве ребенка? Это – типичная клиника, подобных вам в пятнадцатом веке держат на прочной цепи в железных клетках, а дети кидают камни и с хохотом тычут палками сквозь прутья. У судей французского королевства не принято советоваться с продажными психиатрами, вменяем ли был злодей на момент совершения преступления или нет. Поймали на месте преступления – отвечай по всей строгости закона!

И это – справедливо. Ах, эта наша всегдашняя гуманность! Если злодей невменяем, какое такое принудительное лечение без всяких гарантий на успех? Не понимает, что творит, – значит, перед нами опасное животное в обличье человека. Подсказать, что с такими надо делать? Во Франции в подсказке никто не нуждается. Считаете, это жестоко? Выйдите на улицу и оглянитесь повнимательнее. Люди, люди, собственную трусливость каждый готов оправдать всегдашними «а имеем ли право», «а судьи кто» и так далее. Вы как овцы, сами поощряете и порождаете волков.

Внимательно прислушиваюсь: из темного отверстия, уходящего в глубь острова, по‑прежнему не доносится ни звука. Похоже, что о моем присутствии никто и не подозревает. Итак, в живых остается еще шестеро злодеев, считая со священником. Опыт общения с мирными служителями Господа у меня уже имеется, ухо с ними надо держать востро! Посохом и дубинкой орудуют так искусно, как будто родились и выросли не во Франции, а явились прямиком из Шаолиня.

Я аккуратно спускаюсь по стертым каменным ступеням, машинально прикидывая, что же это за место такое. Сколько надо было положить трудов, чтобы проложить в глубь болота гать, а затем создать подобное подземелье! Явно не сами они его построили, скорее случайно наткнулись и приспособили под свои нужды место, существовавшее задолго до того, как вокруг появилось болото. Сквозь грубую каменную кладку стен застывшими каплями сочится ледяная вода. Я крадусь осторожно, не хватало только поскользнуться на поросших белесым мхом ступенях и с грохотом скатиться вниз, прямо под ноги изумленным хозяевам. Вот будет людям радость, вместо одной жертвы – сразу две.