Ореховый Будда

— Коли хорошо, там и сидела бы. А мой Аникей знал, что говорит и делает! — окрысилась свекровь. — Если б его в бою первым же ядром не убило, была бы сейчас в Кремле царевна Софья Алексеевна, а Петр, чертушка, остался бы на вашей басурманщине. Да видно дьявол ему пособил. Пробило моему Аникею грудь, и стрельцы разбежались. Потому такие сейчас на Руси времена, что сила у Сатаны…

Отец Иоанн учил, что, произнеся или услышав имя Врага Божьего, русский человек, коли он в своем уме, поскорее крестится в обережение от Лукавого, и Марта перекрестилась, а свекровь не стала. Наверное, она была не совсем в уме, потому что и разговаривала, и вела себя странно.

— Где Родье?

Агафья Петровна криво, одной половиной рта улыбнулась, и эта гримаса тоже показалась Марте безумной.

— Не разглядела, когда входила? Пойдем, покажу.

Подняв факел, вышла за ворота. Посветила налево.

— Это вот супруг мой Аникей Маркелович. Четвертый месяц тут.

Марта закричала, увидев кол с торчащей наверху полуистлевшей головой.

— Видишь, табличка внизу: «Вор и злодей». Снимать голову не велено…

Посветила справа.

— …А вот и Родя мой… Наш.

На воротном столбе висело узкое тело. Отсвет пламени упал на скорбное, страшно изменившееся лицо, на спутавшиеся волосы, в которых белела седая прядь.

— Привезли нынче на телеге из Преображенского. Говорят, на дыбе издох. Повесили рядом с отцом и тоже до особого указа хоронить запретили. Говорю же: такой день, что все собрались…

Опершись о ворота, Марта пыталась дышать. Широко разевала рот, но воздух в горло не входил.

А якутка всё говорила — спокойно, раздумчиво, глядя на свой пылающий факел.

— Москву эту поганую спалю. В сарае у меня сено, повдоль забора тож накидала. Ветер хороший, сильный. Подхватит. Пускай, тошнотная, вся дотла выгорит. Жалко только Кремль из камня…

Но смутных, сумасшедших этих речей Марта не понимала и не слышала. В ней что‑то происходило. Что‑то неостановимое и страшное, разом заслонившее весь остальной мир.

— Matje! — провыла Марта, хоть своей матушки и не помнила. — Matjeeee!!!

— Э, баба, да из тебя уже полило, — сказал где‑то далекий голос. — Обопрись, обопрись! На крыльцо тебе не взойти. До конюшни хоть, на сено…

Сильная рука взяла под локоть, другая обхватила за бок, и повела куда‑то, потянула. Марта ничего не видела, не слышала, вся сосредоточенная на происходившем внутри нее.

И потом была будто не в себе. И когда орала, и когда задыхалась, и когда кусала кулак. Взгляд безмысленно шарил по дощатому темному потолку, по бревенчатым стенам, выхватывал не имеющие значения куски: сосредоточенное скуластое лицо; трепет пламени; лошадиную морду с влажными глазами; хомуты, упряжь.

Долго это длилось, нет ли, Марта не знала. Но вдруг стало легко, и отпустило грудь.

Удивленно мигая, Марта уставилась на маленькое, круглое, откуда‑то появившееся перед самым ее носом.

— Гляди — девка. И родинка на лбу. Ихняя порода, трехглазовская… На, на. Покорми… Да не так!

Сев, Марта приложила младенца к груди. Он сам знал, что ему надо. Легонько тянул, чмокал.

— А только не будет больше Трехглазовых, — вздохнула Агафья. — Кончились…

Она и потом всё что‑то говорила, но Марта поняла лишь обращенный к ней вопрос:

— Как дочку назовешь?

— Не снаю…

Марта растерялась. Она не сомневалась, что будет сын, похожий на Родье. А дочь — зачем дочь? Чтоб получилась, как мать? Нет, этого не надо.

— Вот дура! Мать твою как звать?

— Катарина.

— Что ж, Катерина — имя хорошее. Как дитя держишь, горе голландское? Чему у вас там девок учат?

Отняла ребенка, показала.

— Да, да. Понятно, сама.

Марте не терпелось забрать дочку обратно.

— Что же мне с тобою делать? Куда деваться? — Свекровь вроде как спрашивала, но никакого ответа не ждала, разговаривала сама с собою вслух. — Завтра со светом соседушки пожалуют, дом грабить. Раньше‑то боялись — вдруг царь Родю помилует. Ныне поймут: можно…

Дитя тихонечко сопело, никак не могло насытиться.

— Катерина, Москвы спасительница, — сказала крохотной девочке Агафья. — Не стану из‑за тебя город поджигать, хотя надо бы. Я как думала? — Это она обратилась уже к Марте. — Запалю пожар, полюбуюсь немножко и в лес уйду. Лесом можно хоть до Катая дойти. Лес и укроет, и накормит. Я к нему сызмальства привычная. Но с вами двумя в лесу не проживешь. Дорогой тоже не пойдешь, больно мы с тобой приметные — одна раскосая, другая вовсе нерусская, еще и с дитем.

Наверное, женщина давно ни с кем не разговаривала, а теперь все не может остановиться, подумала Марта и помотала головой: половины‑де не понимаю.

— Пойдем в дом, поспи немного на кровати. Умаялась ты, а и обмыть тебя надо.

Это Марта поняла и снова покачала головой, решительно.

— Не хочу дом. Лучше сдесь.

Объяснить почему не хочет, она затруднилась бы, но Агафья сделала это сама:

— Поди, воображала, как будете там с Родей жить? Я тож там боле не могу. Стены тишиной давят… Ладно, тут полежи. Поспи. А я пока подумаю.

Укрыла мать и младенца шерстяным платком, сняв его с плеч.

* * *

А в следующее — так показалось — мгновение уже снова теребила Мартино плечо.

— Эй, эй! Будет спать. Уходить надо.