Орел или решка

Фиса стояла в огороде около бочки с водой, которая собиралась во время дождя с крыши конюшни, и плескала её на себя. Как жарко! Домотканый сарафанчик, как и волосы девочки, выгорел на солнце. К босым ногам прилипли смола и еловые иголки. Мимо пробежал брат Гриша. Куда это он? Девочка немедленно бросилась следом за ним. Так и есть, Гришка и Санко Серьгин опять прячутся от неё. Ну, нет, им это не удастся. Фиса держалась на расстоянии от них, но не упускала из виду. Они направились к Кривому озеру, воспользовавшись небольшим перерывом в работе. Саша Феденев тихонько пробирался через кусты. Гришина младшая сестренка наверняка опять увязалась за ними. Надо будет скрыться от неё в густом ельнике, обежать угор с глубеникой и выйти к озеру с другой стороны. Что за девка! Играла бы в куклы! Ребята обежали озеро, и присели в кустах, заглядывая в воду с небольшого обрыва. Отсюда видно как в озере плавает мелкая рыбешка. Над водой летают стрекозы, трепеща прозрачными крылышками и выпучивая свои огромные глаза. Жужжат пчелы и шмели, отыскивая сладкие головки клевера; стрекочут кузнечики, предвещая вёдро

48. Ребята распластались на земле, впитывая в себя её жар. Прыгать и скакать не хотелось, все их дни заполнены работой и сейчас они рады возможности полежать и отдохнуть. К тому же, Фиса наверняка уже где-то рядом и только и ждет, когда они подадут голоса. Солнце скрылось за тучей.

– Пора, наверное, Санко – сказал Гриша,– пойдем робить.

– Айда ,– отозвался Саша.

Ребята присоединились к взрослым, сенокосившим рядом с деревней. Все сидели около Игната Глебова и ждали, когда подсохнет ворошенное сено. Они услышали обрывки разговора: « Теперь власть в руках Временного правительства. Созданы земельные комитеты для сбора сведений по решению земельного вопроса». Это Игнатий Кузьмич рассказывал последние новости. Мужики молчали. Они в любом случае привыкли подчиняться Игнату, а теперь, когда новая власть поставила его председателем земельного комитета Шляпниковской волости, и вовсе не перечили.49

Наконец, сено было сметано в стога.

Поздно вечером Игнат сказал Марии:

– Ложись спать, меня не жди.

Мария с недоумением посмотрела на него, на глазах показались слезы.

– Полно- те50, Мария! – с досадой сказал Игнат и вышел из дома.

Мария вытерла слезы: «Последнее время он часто уходит по ночам. Наверное, у него появилась баба. Только где? Коли б у нас в деревне, так я бы уже знала. Хотя, что мне за дело. Игнат относится ко мне так же, как и прежде. Не обижает, прислушивается к моему мнению. А то, что он «гуляет»… Вон, у Глекерьи Серьгиной мужик не гуляет, но и старше ее лет на десять, поди еще с лишним; и не люб он ей….. Да и как его любеть-то

, уж больно он нехорошой. Сколько раз бывало, сам на поле на телеге едет, а Гликерия через полчаса следом за телегой бежит. Шутка в деле

51, десять верст пешком, да потом робить целый день. Нет, чтоб обождал немного, пока хлеб дойдет, да Гликерия его из печи вынет. Сам-от небось, только скотину и управит, а у бабы утром забот полон рот». Она встала, подошла к печи, на которой спали Фиса с бабушкой, прислушалась к их дыханию. Бабушка, конечно, не спала, но ни во что не вмешивалась. Гриша разметался на полатях. Малы еще у нее дети, а тут такие перемены в жизни, и как-то все сложится? Мария перекрестилась, снова всхлипнула и вернулась в горницу.

Изменения в веками устоявшейся жизни начали происходить гораздо раньше, чем предполагал озабоченный люд. В ноябре 1917 года в Подберезово пришло известие, что в Петербурге взят Зимний дворец и победили большевики, а уже через полгода после непонятного переворота власть по всей стране принадлежала Советам. Советская власть конфисковала церковные земли и начала передел земельных наделов. Отряды красных выгребали зерно из сусеков крестьян. К лету 2018 года уже назрело недовольство новой властью. В Осинском уезде тоже нашлись недовольные, но из Перми прибыли вооруженные отряды и расстреляли зачинщиков в Орде, Медянке, Ашапе. Люди растерянно затаились.

В марте 1918 года Михаил узнал о заключении Брестского мира с Германией. Его друзья, бывшие военнопленные, с которыми он иногда общался, разделились на два лагеря: одни хотели немедленно уехать домой, другие, как и Михаил, обзаведшиеся семьями, не желали этого. Ему пора было возвращаться домой. Но Анна и дочь…. Михаил, задумавшись, сидел над своим дневником, а потом записал: «Самая печальная для меня новость. Пока я остаюсь здесь, как поступить теперь, не знаю. Горе мое, несказуемое, неописуемое. Не могу больше писать, руки опускаются».

Несколько месяцев Михаила терзали сомнения. Новые записи в дневнике выдавали его смятение: «Судьба моя тяжела. Я не знаю, что буду делать, когда увижу слезы горя в ее глазах…. Часы текут, текут, сердце болит, если бы мне сказали, обойди всю землю, и приди обратно, я бы пришел, даже стариком…. Кровью бы я записал о своем горе, но кровь застыла у меня».