Орган геноцида

Наверное, в этом плане она похожа на любовь. Любви как таковой тоже не существует: только в рамках межчеловеческих отношений.

В тот день Люция Шкроуп, как и мы, принесла в жертву часть персональных данных и обрела свободный выбор закупиться в магазинах. В основном продуктами и одеждой. За ней по очереди следили Уильямс и паренек из ЦРУ, а я издалека ее разглядывал.

Красавицей ее язык назвать не поворачивался, но все же в ее лице сквозило некое очарование. На щеках еще угадывались подростковые веснушки. Носик остренький, но кончик чуть крючковатый.

Но особенно выделялись на лице и притягивали меня глаза. Большие, но веки постоянно устало прикрыты. Ее европейские глаза меня очаровывали. В американках такой меланхолии не встретишь. Вот и Брайан Ино, когда посмотрел «Криминальное чтиво», сказал, что калифорнийская женщина, конечно, может стать femme vitale[13], но femme fatale[14] – никогда.

Люция Шкроуп не походила на калифорнийских женщин. Буквально все в ней кричало о европейском происхождении. В ней не чувствовалось витальности, но и на femme du monde[15] она не походила.

– Значит, для начала позанимаемся месяц? – уточнила Люция.

Я кивнул:

– Да, а дальше посмотрим по ходу занятий, – невинным тоном ответил я.

Я решил: чтобы регулярно, не вызывая никаких подозрений контактировать с Люцией и иметь доступ в ее квартиру, проще всего записаться на уроки.

– Хорошо. В таком случае, можете, пожалуйста, верифицировать договор? – Люция протянула мне считыватель, и я коснулся желто-зеленого сенсора. Договор между рекламным агентом и частным классом Люции вступил в силу.

– Хочу когда-нибудь прочитать Кафку в оригинале, – поделился я, открывая в своих познаниях чуть более изящную брешь, чем предлагал Уильямс. Он-то, наверное, вообще не заметил в моей реплике подвоха.

– Ох! Боюсь, он писал на немецком, – поддалась на провокацию Люция. – Его научил отец. В те времена с немецким можно было рассчитывать на более перспективную службу. Вы, наверное, слышали, что Чехия раньше входила в состав Австро-Венгерской империи?

– Краем уха.

– Кафка к тому же происходил из еврейской семьи. Но в общину не влился. И даже будучи чехом, разговаривал только на немецком языке. Родным его при этом не считал – воспринимал как заимствованный.

Я прокомментировал, что, наверное, именно расплывчатость самоопределения или, лучше даже сказать, неприкаянность, отразилась в его произведениях вроде «Замка» или «Америки», и отпил чая, который передо мной поставила Люция.

– Может, и Кафка считал, что он везде чужой, а чужеродные слова звучали для него лишь набором звуков. Он как землемер, блуждающий в окрестностях замка.

– Это еще один аргумент в пользу того, что язык не задает рамок мышления. Вот и Набоков тоже писал «Лолиту» не на родном языке.

– Вы неплохо разбираетесь в литературе, мистер Бишоп.

Люция назвала меня именем поддельной личности.

– Все рекламные агенты либо с филологического, либо с экономического.

– По вам видно, что вы не просто отучились, а искренне любите читать, – заметила Люция. Она села в кресло, оперлась локтями о его ручки и опустила подбородок на переплетенные пальцы. Я чуть вздрогнул. Она и перед Джоном Полом так же садилась и рассуждала о книгах?

Или же они говорили о геноциде?

– Не могу сказать, что я заядлый читатель. Моя работа – морочить людям голову. Тут нужна определенная доля снобизма и хотя бы поверхностные знания. Это, так сказать, один из инструментов торговли. Хотя, конечно, приятно воспользоваться козырем, чтобы вскружить голову очаровательной даме вроде вас.

– Вы просто мастер лести, мистер Бишоп.

Я вовсе не льстил. По меньшей мере на треть я говорил совершенно искренне. Однако чем убеждать ее в этом, я вскинул брови, улыбнулся и притворился ветреником:

– Неужели никто не удосуживается прочитать для вас книгу-другую?

– Никто. – Люция покачала головой. – В данный момент.

– Когда же вы расстались?

– Какой интимный вопрос. У вас же, насколько я помню, жена и ребенок.

Я всплеснул руками:

– Тем интереснее вести интимные беседы! Вы же не считаете, будто я пытаюсь вас соблазнить?

– Бывают и такие.

– Я к ним не отношусь. По собственной воле принял на себя узы старомодной морали.

– В самом деле?.. – Люция ненадолго умолкла, взвешивая сомнения. – Был когда-то один человек. Он тоже изучал язык.

– В Массачусетском?..

– Да. Он проявил себя как потрясающий исследователь и участвовал, насколько я знаю, в лингвистическом проекте от Министерства обороны.

– Неужели Министерство вкладывается в лингвистику?

– Он сказал, что грант выделило Управление перспективных исследовательских проектов. А тему я точно не знаю.

Вот это, конечно, новости. В деле Джона Пола указано только, что он участвовал в некоем государственном лингвистическом гранте, без подробностей, потому что нюансов никто не понимал. Только мне даже в голову не приходило, что лингвистическая и последующая деятельность Джона Пола могут быть как-то связаны, так что ни я, ни Уильямс не заостряли внимания на этом вопросе.

– Надо же, какой человек.