Ориентализм

Но даже если мы всерьез принимаем эти предписания (как это следует сделать), исторический опыт дает серьезные основания для того, чтобы проявлять интерес как к постмодернизму, так и к существенно от него отличному постколониализму. Прежде всего в первом есть место гораздо большему евроцентристскому уклону, а также теоретический и эстетический акцент на всем локальном и случайном, почти невесомая декоративность истории, пастиш и, конечно, консюмеризм. Самые первые постколониалистские исследования были созданы такими выдающимися мыслителями, как Анвар Абдель-Малик, Самир Амин, К. Л. Р. Джеймс, и почти все они были основаны на изучении господства и контроля, которые рассматривались с точки зрения либо полной политической независимости, либо – незавершенного проекта по ее обретению. Хотя постмодернизм в одном из своих самых известных программных заявлений (принадлежащем Жан Франсуа Лиотару[1143]

) подчеркивает исчезновение больших нарративов (метанарративов) эмансипации и просвещения, во многих работах первого поколения постколониальных ученых и художников делается совершенно другой акцент: метанарративы всё же сохраняются, даже если их воплощение и реализация в настоящее время временно приостановлены, отсрочены или затруднены. Это решающее различие между злободневными историческими и политическими императивами постколониализма и относительной отстраненностью постмодернизма приводит к совершенно разным подходам и результатам, хотя между ними есть некоторые совпадения (например, в технике «магического реализма»).

Я думаю, было бы неправильно предполагать, что во многих из? из их? лучших постколониальных работ, которые получили такое стремительное распространение с начала 1980-х годов, не уделялось большого внимания местному, региональному и контингентному: уделялось, но мне кажется, что куда интереснее связь их основных принципов с универсальными проблемами, касающимися эмансипации, пересмотра отношения к истории и культуре, широко распространенного использования повторяющихся теоретических моделей и стилей. Ведущим мотивом была последовательная критика евроцентризма и патриархата. В 1980-х годах в кампусах США и Европы студенты и преподаватели усердно трудились над расширением академического подхода к так называемым основным учебным программам, включая в них тексты женщин, неевропейских художников и мыслителей, угнетенных. Это сопровождалось важными изменениями в подходе к изучению территорий, прежде всецело находившихся в руках классических ориенталистов и аналогичных им фигур в других областях. Антропология, политология, литература, социология и в первую очередь история испытали на себе влияние широкомасштабного критического анализа источников, новых теорий и отказа от европоцентристской перспективы. Возможно, самый блестящий труд, связанный с подобной переоценкой ценностей, был проделан не в области исследований Среднего Востока, а в индологии с появлением коллектива Subaltern Studies

– группы замечательных ученых и исследователей во главе с Ранаджитом Гухой[1144]. Их целью было не что иное, как революция в историографии, и первейшей задачей – освобождение индийской историографии от господства националистической элиты и признание той роли, которую в истории играли городская беднота и жители сел. Думаю, было бы неправильно считать эту главным образом академическую работу напрямую участвующей в течении «транснационального» неоколониализма. Следует помнить о достижениях этой группы, не забывая при этом о возможных подводных камнях.