Орлята

Уйдя с головой в боевые будни бригады, Ильдарский до сих пор обыкновенно думал о взаимодействии применительно к своей бригаде и главным образом в пределах связи ее с соседними частями той армии, куда она входила, и только после беседы со Ждановым стал полностью отдавать себе отчет во всей огромности и размахе стратегической мысли, сплачивающей, аккумулирующей неиссякаемые силы народа и мудро направляющей его волю к победе. Он был поражен размерами подготовляемого удара. Конечно, Жданов говорил подробно только о том, что непосредственно касалось Ильдарского как представителя другого фронта и как депутата Верховного Совета от трудящихся Ленинграда, об остальном он упомянул только в общих чертах. Андрей Александрович осветил перед ним не только практические стороны вопроса, но и смысл нынешней войны, причины медлительности союзников. Ильдарскому стало даже как-то не по себе, что за повседневными делами он сам недостаточно глубоко задумывался о сущности этой великой народной войны.

А в конце беседы, уже вставая из-за стола, Андрей Александрович неожиданно спросил его:

— У вас есть дочь, Мансур Хакимович?

— Да, — ответил полковник, холодея от мысли, что с дочерью что-то неладно.

От Жданова не ускользнула тревога Ильдарского.

— Вы не волнуйтесь, — поспешил он успокоить полковника. — Я видел вашу дочь совсем недавно. Вы знаете, где находится госпиталь, в котором она работает?

Жданов тут же назвал адрес и телефон госпиталя. Среди тысячи дел и забот не забыть даже о такой мелочи! Это буквально потрясло Ильдарского.

Выйдя из кабинета Жданова, Ильдарский немедленно соединился с госпиталем. У него перехватило дыхание, когда он услышал ослабленный расстоянием голос дочери. А Мунира нетерпеливо дула в трубку, повторяя:

— Папа!.. Папа!.. Ты слышишь меня?.. Папа!..

— Мунира… родная… еду к тебе… сейчас же еду… — только и смог проговорить он сдавленным голосом.

На полдороге к госпиталю они угодили под артобстрел. Ильдарский приказал шоферу не останавливаться, и машина среди грохота и обломков вихрем проскочила обстреливаемый участок.

Мунира ждала его на лестнице. Мансур Хакимович не сразу узнал дочь. Он оставил ее тоненькой, цветущей, веселой девушкой в легком платье, а теперь перед ним стояла молодая, в военной форме женщина. В лице Муниры появилась новая черточка, оно стало более волевое, и вокруг темно-карих глаз обозначились едва заметные морщинки. «Недосыпает, бедная», — отметил Ильдарский про себя.

Ему стало горячо от пронзившего сердце отцовского чувства. С бережной лаской он обнял и поцеловал дочь.

— Знаешь, кто дал мне твой адрес? — улыбнулся Ильдарский. — Товарищ Жданов!

— Андрей Александрович! — воскликнула Мунира.

И, заново переживая то, что пережила в тот памятный день, она рассказала отцу, как после тяжелого артиллерийского налета посетил их госпиталь товарищ Жданов, сколько внимания и души проявил он к раненым, да и к ней, Мунире. Не забыла, конечно, упомянуть и о награде.

Мунира осторожно, стараясь не выдать своего волнения, спросила отца, не знает ли он «случайно» разведчика Урманова, Галима… Он служит в его бригаде… это ее, Муниры, школьный товарищ.

— А что мне будет за это? — уже надевая шинель, ответил вопросом на вопрос Мансур Хакимович.

— Ах, какой ты, право! — покраснела Мунира. — Ну, просто хочу знать о друге детства.

Когда отец сказал, что Галим приехал с ним в Ленинград, по лицу девушки разлилось такое радостное смятение, что, не спеши так Ульдарский, он легко разгадал бы тайну дочери. Но Мансур Хакимович лишь г. Робещал — «если это доставит ей удовольствие»— приехать вечером с Урмановым.

…И теперь, глядя на заснеженную улицу, на большие серые дома, Ильдарский все еще мыслями был с дочерью.

Тишину разорвал телефонный звонок. Послушав, Урманов передал трубку комбригу.

— Полковник Ильдарский слушает. Понимаю… Я готов. Выезжаю.

Положив трубку, полковник приказал приготовиться и Урманову.

— Возьми автомат, — добавил полковник, — на передовую поедем. А ведь я успел побывать у Муниры, — уже в дверях поделился он с Урмановым. — О тебе спрашивала. Вечером вместе съездим к ней.

И вот они уже опять мчатся по ленинградским улицам, с незнакомым майором в качестве сопровождающего. Не успел Галим подивиться — неужели они так, на машине, и на передовую въедут? — как она, резко затормозив, остановилась в одном из переулков за городской заставой.

— Доехали! — сообщил майор. — Вот за теми домами, — показал он чуть вперед, — начинается передовая.

На переднем крае они задержались дольше, чем думали. Командир дивизии, небольшого роста, с седой головой и нависшими черными бровями генерал, не скрывая гордого удовлетворения, долго водил полковника по лабиринту траншей, подробно показывая свое хозяйство. Все здесь было иначе, чем в Заполярье, крепче, мощнее и до предела насыщенно огневыми средствами.

— Как противник? — коротко осведомился Ильдарский.

— Злится, — ответил генерал и, усмехнувшись, до бавил: — Однако прежнего нахальства уже нет. Отучили. Больше палит по мирным домам.