Орлята

Ростов стоял с ракетницей в поднятой руке, готовясь дать сигнал к последней атаке. Он сдвинул на затылок шапку, пригладив ею свои густые пышные волосы. Верхняя часть лба резко отличалась от обветренной нижней своей белизной.

— Ну, друзья, за Ленинград! — крикнул он.

Взвилась дугой в воздух красная ракета, за ней вторая. И пехота поднялась.

— За родину! — кричали бойцы, устремляясь вперед.

Они выбивали немцев из каждого дома, из каждого подвала. Трещали автоматные очереди, выли мины. По улицам, усеянным трупами гитлеровцев, катились клубы дыма.

И наконец на улицу поселка хлынули неудержимым потоком волховцы, а со стороны Шлиссельбурга — ленинградцы.

Капитан Ростов, широко раскрыв объятия, бежал навстречу офицеру Ленинградского фронта. Тот шагал к Ростову без шапки. Над ними кружились снежинки.

Пожилой солдат — это был Соколов, — обнимая одного ленинградца за другим, приговаривал:

— Родные, какая радость! Какая радость!

Шумилин размахивал автоматом. Шагиев, стоя на подбитом танке, во всю силу своих легких кричал «ура» и, подбрасывая в воздух каску, ловко подхватывал ее. Урманова целовал, захватив в свои железные объятия, широкоплечий, коренастый сержант.

Части перемешались; трудно было разобрать, где волховцы, где ленинградцы. Было и так, что ленинградец бросался целовать ленинградца, а волховец — волховца. Перекаты «ура» не смолкали, в воздухе было черно от шапок.

Кто-то водрузил флаг на крыше полуразрушенного, еще дымящегося дома. Вольный ладожский ветер тотчас подхватил красное полотнище, оно весело затрепетало.

Полковник Ильдарский вышел из траншеи и зашагал по глубокому снегу в поселок. Он шел, не спуская глаз с красного флага. Сердце его билось радостно. Наказ партии, наказ народа выполнен!

Полковник бросил взгляд на часы — одиннадцать часов тридцать минут. Прошло всего полтора часа, как началась атака. За эти девяносто минут было окончательно разрублено железное кольцо вокруг Ленинграда.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

1

Почти пятнадцать месяцев пролежала Мунира на спине, закованная в гипс. Изо дня в день, просыпаясь, она только и видела что белый квадрат потолка над собой да три белых стены — по бокам и впереди; задняя, та, где было окно, оставалась вне ее поля зрения. Опустив глаза, она могла еще наблюдать три — опять-таки выкрашенные в белую краску и покрытые белыми одеялами — больничные койки. На всю жизнь, думалось Мунире, останется у нее отвращение к этой госпитальной белизне. Ей стало казаться, что она свыклась бы с непрестанной болью в спине и с тяжестью, давившей на грудь, а что мучит ее лишь эта удручающая белизна, — не за что зацепиться глазу, мысли.

Сочувствуя ей, сестры время от времени ненадолго придвигали койку Муниры к самому окну. Тогда она могла любоваться кусочком московского неба над госпитальным двором, окруженным глухим забором. Обреченная на неподвижность, девушка жадно подмечала там малейшее движение.

Если же какая-нибудь добрая душа ставила на ее тумбочку букет, Мунира, забывшись, тянулась к нему своей восковой рукой, но нестерпимая боль в позвоночнике молниеносно напоминала девушке о ее беспомощном положении. Мунира особенно радовалась цветам: они оттесняли от нее удручающее однообразие белизны, хоть на время перебивали своим ароматом опостылевшие больничные запахи.

Появление голубя на подоконнике воспринималось ею как необычайное происшествие.

— Вы только посмотрите, какое богатство оттенков в его оперении, какие чудесные малюсенькие-малюсенькие пятнышки у него на шейке, — говорила она сопалатницам.

В маленькой палате их было трое: кроме Муниры ее ровесница Надя Руднева и украинская партизанка Олеся Бондарь. За это время Мунира узнала всю их жизнь. Надя, дочь ленинградского филолога, стала в войну штурманом авиации дальнего действия, летала со смертельным грузом и в логово врага. Однажды, когда бомбардировщик был уже над объектом, Надю и ее подругу-пилота поймали в свои слепящие щупальца вражеские прожекторы. Самолет попал в полосу заградительного огня противника. Их подбили, загорелась одна из плоскостей. Пилот Дуся, несмотря на серьезное ранение в бедро, все же дотянула горящую машину до своей территории. Едва подоспевшие бойцы вытащили тяжело обожженных девушек из пламени, как взорвался мотор.

У Олеси Бондарь были перебиты обе ноги. Она тоже лежала в гипсе. Конечно, ей было легче, чем Мунире, — у нее были недвижными только ноги. Порой она даже напевала вполголоса родные песни. О себе эта на редкость стеснительная винницкая колхозница, с черными, уложенными венком вокруг головы косами, говорила так мало, что девушки даже толком не знали, за какой подвиг ей присвоено звание Героя Советского Союза. Когда же Мунира и Надя начинали донимать ее расспросами, Олеся не то со смехом, не то со слезами отбивалась:

— Ой, дивчаточки, да не мучайте вы мою душу!