Орлиное гнездо

Федосу пришли на память подобные же рассуждения Якима. «Ровно бы сговорились: дудят в одну дуду», — недовольно подумал он и спросил Егора:

— Ты-то сам бачил счастье? Живешь не богаче моего.

— Бачил, Федос. И сейчас его вижу.

— Шуткуешь или взаправду говоришь? — недоверчиво спросил Федос. — Показал бы.

— Иди к нам на завод — покажу, — загадочно поглядел на Федоса Егор.

Федос разочарованно вздохнул:

— Мне сынок такое счастье в колхозе сулил. А я, видишь, сюда приехал. Мне другое счастье надобно, мое, собственное. А прочие пусть сами свое добывают.

— Каждый за себя, один бог за всех, так, что ли? — усмехнулся Егор. — Так ведь то старая погудка. А у нас теперь другой закон: один за всех, все за одного.

И тут Егор подумал, что обязательно поможет Федосу выбрать такое место в жизни, где бы тот почувствовал себя необходимым человеком для коллектива. Ведь за душу Федоса Егор начал борьбу давно, когда вытоптал на лесной делянке дурманное зелье, посеянное Федосом для разживы. Надо было продолжить начатое.

Федос прихлебывал чай из жестяной, с облупившейся эмалью кружки и угрюмо молчал, не желая больше говорить о себе: все равно никто его не понимает, каждый старается повернуть на свой манер, а это не нравилось Федосу, и всякое вмешательство в личные дела он воспринимал нетерпимо, сердясь и отвергая чужую заботу. И, чтобы покончить с разговорами о себе, спросил:

— Ну, а как ты живешь-можешь?

— Жизнь у нас беспокойная, — озабоченно ответил Егор. — В цехе прорыв форменный. С клепкой катеров для Камчатки зашились, беда просто. А главное — людей недохватка.

— Я тебя не про завод хотел. Дома дела как?

— Ах, дома… Дома — ничего: живем, хлеб жуем, — пошутил Егор.

— Хватает хлеба-то? — не замечая шутки, серьезным тоном спросил Федос.

— Не голодуем. По рабочей категории получаем. А вообще-то хлеба нужно больше. Без колхозов его не добудешь. Укреплять надо колхозы, Якиму твоему помочь требуется.

Федос снова нахмурился: опять разговор принимал нежелательное направление. Где-то в глубине души Лобода чувствовал себя виноватым перед Якимом, которому надо было бы подсобить в его нелегком деле. И упоминание Егором имени Якима Федос воспринял как тайный укор его отъезду из родного села.

Трудный этот разговор прервался с приходом Андрея. Умывшись и переодевшись, он подсел к столу, поздоровался с гостями. Он догадался, что это и есть тот самый Федос, о котором иногда вспоминал отец.

Семен смотрел то на Егора, то на Андрея и дивился тому, насколько они похожи друг на друга. Так же как у отца, над темными, озабоченно глядящими глазами Андрея взлетали от переносья к вискам подвижные брови. Такая же шапка свернутых кольцами черных волос. Скуластое, смуглое лицо, обветренные губы мягких линий, припухлые, очень похожие на Катины. И привычка упрямо склонять голову, будто человек заранее ни с чем не хочет соглашаться, — тоже отцовская, как и немалый его рост и кость — широкая, крепкая. Сквозь смуглость кожи Семен разглядел на лице Андрея синеватые порошинки — след разорвавшегося в руке детонатора. Другой след этого взрыва — левая рука без среднего пальца. Андрей по привычке держал изуродованную руку сжатой в такой же, как у отца, крепкий кулак, и отсутствие пальца не сразу можно было обнаружить.

Андрей заметил, что его пристально рассматривает Семен, и лукаво подмигнул ему карим внимательным глазом, как давнишнему знакомому.

— У нас завтра беготня будет, — сказал вдруг Андрей. — Только что ледокол корму разворотил. О причал угораздило.

В голосе Андрея слышалось не столько сожаление о случившемся, сколько прорывалась мальчишеская неудержимая радость по поводу предстоящих хлопот, возни с поломанным ледоколом, предвкушение интересной работы.

— Чему радуешься? — рассердился Егор. — Это ж тысячи золотых рубликов покатятся сейчас в чужой карман.

— Каким образом? — живо поинтересовался Федос, не понимая, что общего между недавно виденным ледоколом в бухте и золотом.

— Вот, паря, каким: в порт идут иностранные пароходы. Бухта подо льдом. Без ледокола им не пройти. И вот соберутся у входа в гавань чужие корабли, станут, дожидаючись, а мы им за каждый день простоя — валюту плати.

— И много? — с тем же хозяйственным интересом допрашивал Федос.

— За каждый пароход рублей по шестисот в день. Чистым золотом, — подчеркнул Егор последние слова.

Федос непритворно ахнул.

— И заметь, — продолжал Калитаев, — платим не за работу, а за то, что стоят и дым в воздух пускают. Да еще и злорадствуют на нашу незадачу.

— Это верно, — вздохнул Федос, — кабы за дело раскошеливаться — куда ни шло.

— То-то и оно, — согласился. Егор. Он мучительно страдал при мысли, что драгоценная валюта уплывает из государственного кармана, который не ахти как полон: каждая копеечка на счету, собрана с трудом и нужна как воздух.

Семен не представлял себе, что ледокол, крошивший совсем недавно лед в бухте, стоит сейчас с разбитой кормой, недвижный. Но зато легко сообразил, какое важное дело выполнял, оказывается, этот ледокол и как дорого оно стоило.