Орлиное гнездо

— Девке с железом трудно. Да и не к чему. Лучше бы с шитьем каким, — рассуждал Федос. — А ну подсобите дивчине, хлопцы, — приказал он, и Семен взял у Маши шланг.

— А никто и не говорит, что легко. Но если клепальщиков не хватает? Вот мы и взялись. Прорыв ведь. Нам, конечно, сначала не разрешили, но мы так поднажали, что ой-ой! Говорим: вот еще новости! В гражданскую девчата пулеметчицами были, а тут с молотком не управимся, что ли? А вас куда? — спросила Маша.

— В подручные, к слесарям-судосборщикам определили, — ответил Семен с достоинством: мы, мол, тоже люди не последние.

— Ничего, работа подходящая, но моя получше, — снисходительно сказала Маша.

Рядом с ней, одетой в замазанную рабочую спецовку, Семен в своей чистенькой, старательно собранной матерью одежонке выглядел чуть ли не щеголем.

— Ты чего этак-то выфрантился? — спросила его, посмеиваясь, Маша и, поглядев на выутюженный матросский бушлатик Сергея, сказала: — И ты тоже как на свидание собрался. Пропадут ваши костюмы: ржавчина, копоть, сурик — всего хватает.

— Так ведь слесарная же работа! — воскликнул Семен.

— Ну и что же? Мы катера морские собираем, а не кусочки в тисочках опиливаем.

Семен с сожалением оглядел свои почти новые штаны, и ему стало жаль их: «Тоже, поди, обгорят да замаслятся. Вот незадача», — и безнадежно махнул рукой.

Маша рассмеялась и сказала, что пошутила и что они получат спецодежду согласно колдоговору. Никто из них не слыхал еще этого мудреного слова, Семен решил, что это фамилия какого-то начальника, выдающего спецовку рабочим, и успокоился.

Вскоре они подошли к своему цеху. Федос, Семен и Сергей осмотрелись по сторонам.

К причальной стенке жались огромные черные корпуса пароходов. Некоторые из них глянцевито блестели свежей краской, иные же выставляли напоказ свои бока — обтертые и ободранные во льдах и штормах; пароходы казались непоправимо больными — в рыжеватых подтеках ржавчины и кровавых пятнах сурика. «В починке стоят», — догадался Семен, не отрывая глаз от морских работяг. Пароходные трубы не дымили: на время судоремонта котлы были погашены. И только над трубой одного из пароходов мерцающе струился воздух, расплавленный жаром судовой топки: так колеблется он жарким летним днем в поле, над пашней. От парохода были проложены к другим судам обернутые асбестом и войлоком трубы. По ним, как кровь по венам, лилось в каюты и кубрики живительное, благодатное тепло.

Пройдя немного, Семен увидел и вчерашний ледокол. Он стоял кормой к берегу. Нос ледокола был низко опущен, а корма приподнята, и даже издали Семен разглядел глубокие вмятины и повреждения на ней.

Потом они сходили в контору цеха, получили расчетные книжки, табельные железные номерки, сходили в кладовую за спецовкой — брезентовыми куртками, брюками и рукавицами, а Сергею, как подручному электросварщика, выдали сверх того еще и специальное темное стекло и фанерный щиток.

— Покажи, какой у тебя номер? — подошла к Семену Маша. — Эх, Семен, Семен, — позвякивая табельным номерком, засмеялась она. — Видно, уж такая тебе судьба выпала: быть рядом со мной. Видишь, и номерки у нас рядышком — твой пятьсот двадцатый, а мой — пятьсот двадцать первый.

Семена эта насмешливая дивчина немного пугала. И он обрадовался, когда подошла табельщица и стала объяснять, как пользоваться табельной доской. Всё трое повесили свои номерки, и девушка закрыла доску на ключ.

— А теперь, дочка, веди-ка нас к Егору Калитаеву, знаешь такого? — попросил Машу Федос.

— Пошли, — согласилась она. — Пойдем, слесарь, — снова метнула она синие огоньки в сторону Семена.

Маша шутливо взяла Семена под руку. Он не грубо, но настойчиво высвободил руку.

— Я-то думала, ты кавалер настоящий, а ты… — девушка сделала вид, что обиделась.

Семену эти шуточки были не по душе, он шел насупясь.

Сергея с ними сейчас не было, он остался возле цеха, искать Андрея. Вокруг было шумно, грохотала и звенела корабельная сталь. Длинными пулеметными очередями стреляли по ней пневматические молотки клепальщиков, верещали сверла, цокали чеканы, свистел пар, бухали кувалды. Но все эти звуки воспринимались не отдельно, а слитно — одним огромным непонятным железным гулом, от которого непривычно шумело в голове, терялся слух. Маша говорила громко, чтобы ее услышали, и потому казалось, что она кричит на своих спутников, сердится на них.

После бакарасевской полевой тишины Семену было тягостно и непривычно в этом неумолкаемом громыханье.

— Стерпится — слюбится! — посмеивалась Маша, разгадав тревоги и страхи Семена.

Она подвела его к окруженной дощатыми подмостками, бревенчатыми подпорками, опутанной шлангами коричневой коробке, собранной из таких же листов, какие везли недавно на вагонетке. Коробка очертаниями своими походила на огромную килевую лодку. «Вот это и есть катер», — понял Семен, стараясь представить себе свои будущие обязанности.