«Орловщина» — восстание в Белом Крыму, 1920

— Я согласен и передам всем. Во время обеда Воробьев прошел мимо меня, кинув: — Согласны с планом шесть; все решили лучше умереть в схватке. Из 53 неминуемых смертников только шесть! Но размышлять было некогда. Я решительно шепнул: — Хорошо, будьте готовы. Действуйте, как уговорились во время ужина. Другого исхода нет. Будет поздно. Подбежал часовой: — Не разговаривать! Бери обед и уходи по карцерам! Целый день меня мучила мысль: что будет, если эти шесть раздумают. План побега был слишком дерзкий, но другого выхода не было. Легче погибнуть в схватке, если не посчастливится, чем от руки палача. День казался вечностью. — Выходи за ужином, — разнесся по коридору голос. С миской в руках, я шепнул товарищам, дожидавшимся своей очереди в узком коридоре: «Не бойтесь, дружней, начинаю!» А часовому сказал: — Позовите ко мне караульного начальника по очень важному делу. Часовой крикнул разводящему, тот позвал караульного начальника. — Кто меня звал и зачем? — пренебрежительно спросил начальник. — Поручик, у меня есть важное государственное дело. Отчасти касается вас. — Говорите, я вас слушаю. — Как же я буду говорить в присутствии всех, а в особенности при коммунистах? — я указал на группу заговорщиков. — Поручик, зайдемте на минуту в камеру, я вам расскажу. — Я держал себя так невинно, что офицер мне поверил. Мы вошли в камеру. Я быстро проговорил: — Поручик, одну минутку! Подождите меня здесь. Я сейчас принесу рукопись! И, не дав поручику опомниться, моментально выбежал из камеры, захлопнув дверь на чугунный засов. Стоящие вблизи товарищи, Воробьев, Заборный, Вульфсон и другие, набросились на часовых и вырвали винтовки. Мы ворвались в караульное помещение. Я крикнул: — Бросай, сволочь, ружья! В этот момент мои товарищи схватили винтовки, лежавшие рядом с юнкерами на нарах. Два товарища выстрелили. Все это было делом нескольких секунд. Караул до того растерялся от неожиданного нападения, что часть солдат, в ужасе, с поднятыми руками, прижались к стенам, другие лезли под нары, вопя о пощаде. А ведь караул состоял из сорока человек, не считая контрразведчиков! Наружные часовые, услышав стрельбу, шум и крики, поднятые заключенными и караулом, сбежали с поста. А мы, крепко сжимая винтовки, выбежали из крепости. Через несколько минут вдогонку нам началась стрельба, но мы уже миновали Цыганскую слободку и выходили в открытое снежное поле. Мрак и морозный ветер со снегом затрудняли наш путь. Вдали замигал огонек, и мы определили, что находимся вблизи Херсонесского маяка. Мы ускорили шаги. Не знаю, сколько времени мы таким образом шли. Силы истощались, приходилось часто отдыхать на снегу. Чтобы хоть немножко поддержать тепло, прижимались один к другому. Два товарища, Вульфсон и Гриневич, были босы; их лица говорили об ужасной боли. На последней остановке стало ясно, что надежды на спасение нет, силы подорваны, а ветер и метель крепнут. Все же лучше заснуть в сугробах, чем погибнуть в застенках контрразведки. Один из наиболее стойких, Воробьев, подбодрял всех: — Товарищи, я знаком с местностью: здесь должна быть поблизости деревушка. Пойдемте как-нибудь потихоньку! Какого труда стоило нам подняться! Пройдя полверсты, мы уже хотели остановиться, так как некоторые стали отставать, а одного товарища пришлось вести под руки. Вдруг идущий впереди Воробьев остановился и спросил в полголоса: — Товарищ Макаров, вы слышите лай собак? Действительно, впереди где-то далеко заливалась собака….

* * *

Председатель Севастопольского подполья Владимир Макаров Он был старше меня на три года. Он кончил церковноприходскую школу первым учеником. Страстно хотел учиться дальше, а бедность принудила его сделаться учеником в переплетной мастерской дяди Асманова. Еще мальчиком Владимир стремился уехать из Скопина.

И он оставил мать и родных, чтобы уехать в Балашов, Саратовской губернии. Здесь Владимир работал в переплетных при типографиях и принимал активное участие в первомайских демонстрациях, организовывал маевки. Жажда новых мест увлекла брата в Севастополь. Здесь он работал переплетчиком в Доме трудолюбия. Заведующий оценил яркие способности брата и назначил его смотрителем. Конечно, из этого повышения ничего выгодного для него не получилось. Вместо верного сторожевого пса, он приобрел в новом смотрителе друга и заступника рабочих и вскоре вышиб брата с места. Новый хозяин Владимира, Гладун, бывший офицер, участник севастопольской обороны, приходил в ужас от свободолюбия своего работника и в восторг от его работоспособности и инициативы. Смешно было слушать, как горячо спорили на политические темы Гладун с Владимиром. Брат часто мечтал: «Соберу немного денег и вместе с товарищами открою мастерскую. Тогда Гладуны не будут нас эксплуатировать».