Оружие Вёльвы

Время для счастья пока не настало – это лишь сватовство. Брак свершится еще не скоро – три месяца пройдет в земном мире, пока минуют девять ночей испытания Фрейра, пока Герд достигнет тихой рощи, куда не долетает ветер от крыльев Орла и где кончается власть мира мертвых…

* * *

Человек, проснувшийся в первый день месяца гои рано утром, если и походил на Фрейра лет пятьдесят назад, давно уже это сходство утратил и теперь напоминал ётуна, старого отца Герд. Бьёрну конунгу шел восьмой десяток, его борода и волосы поседели, некогда грозное лицо покрылось морщинами, спина согнулась. Но для этих лет он был удивительно бодр, а разум его оставался таким же ясным, как в молодые годы. Те обязанности, которые требовали телесных сил, он уже лет двадцать как передоверил своему сыну Олаву, но суд и управление страной держал в морщинистых руках. Он лежал на пышной лежанке – слишком широкой для него одного, – где по углам высились резные столбы, а слой соломы покрывала пуховая перина и подушки. Укрывался конунг одеялом из драгоценных черных соболей на шелковой подкладке, с простынями из тончайшего белого льна. От возможных сквозняков все стены спального чулана были завешаны огромными медвежьими шкурами (на северной стене висела белая) и ткаными коврами: один изображал торжественное шествие богов, верхом на лошадях и на колесницах, валькирий с щитами и рогами в руках, другой – битву при Бровеллире. Когда в малом покое горели фитили бронзовых светильников, Бьёрн конунг мог подолгу разглядывать эти шествия и воображать, как и он когда-нибудь присоединится к свите Одина. А перед этим придумает для увеличения своей славы что-нибудь не хуже, чем Харальд Боезуб, который затеял целую войну, лишь бы умереть с мечом в руках, и добился, чтобы его поразил сам Один. Но не сейчас. Он пока не торопится.

Просыпался Бьёрн конунг всегда очень рано, даже раньше, чем служанки начнут свою суету в теплом покое за стеной. В конунговой усадьбе в Уппсале для пиров имелся отдельный огромный покой с очагами во всю длину, а жил конунг в доме, где помещался только он с челядью и небольшой ближней дружиной. Сквозь стену ему было слышно, как в теплом покое принимаются за дела: выгребают вчерашнюю золу с очагов, заново разводят огонь, собирают грязную солому с пола и настилают новую, как чистят столы, готовясь подавать еду.

– Хольти! – окликнул Бьёрн конунг, не поворачивая головы. – Спишь, хитрый пес? Пора тебе подниматься.

– Я вовсе не сплю, конунг. – В ответ на этот призыв некий человек поднялся с пола, где дремал на подстилке возле конунговой лежанки. – Думал, ты еще не проснулся, не хотел беспокоить.

– Мне нельзя долго спать – так и жизнь пройдет. А тебе пора собираться в дорогу.

– Слушаю, конунг.

Мужчина лет тридцати или чуть меньше, стоявший возле лежанки, провел рукой по лицу, стирая остатки сна, и одновременно прикрыл зевок. Вид у него был довольно приятный – мягкие черты, длинный нос со вдавленной спинкой, изогнутые густые брови. Хитрые глаза его всегда имели доверительное выражение, но надо сказать, им никто не верил; лукавство было так и написано на этом лице, и всякий понимал, что хоть любимый конунгов раб и выражает всем своим видом готовность услужить, на самом деле он себе на уме и принимает близко к сердцу лишь собственное благо. Конунг понимал все это не хуже других, но верил, что сможет обратить хитрость раба себе на пользу. Низкий лоб Хольти – кожа на нем так забавно собиралась в складки, когда он в раздумье двигал бровями, – тем не менее давал пристанище достаточному количеству ума. Глупому человеку Бьёрн конунг не стал бы доверять: даже преданный дурак может выкинуть нечто такое, до чего и враг не додумается. Надежнее будет служить хитрец, если внушить ему, что ваши выгоды совпадают.

– Наступает весна, – заговорил Бьёрн. – Тает лед, скоро корабли смогут выйти в море. Меня беспокоит этот ублюдок, этот берсерк… Ты знаешь, о ком я.

– Конечно, конунг. – Хольти поморгал заспанными глазами. – Об Эйрике сыне Алов. Но он же еще летом убрался куда-то на Зеландию. С тех пор как он вроде помирился с Торберном, его там охотно принимают, тебе назло…

В этом доме Эйрика Берсерка никогда не называли сыном Анунда, а только сыном Алов, будто отца у него вовсе не было, а с тем не было и прав на Бьёрново наследство.

– Вот именно. Он слишком давно там сидит. Это мне и подозрительно. Не задумал ли он что-нибудь опять против меня? Он же сказал, что так не оставит этого дела – когда в тот раз требовал у меня часть моих владений. Близится седьмое лето, как… Мою судьбу требуется подкрепить. Я хочу, чтобы ты поехал к моей старой кормилице и сказал ей вот что…

Он сделал знак, и Хольти почтительно наклонился над лежанкой.

– Пусть она сделает так, чтобы Эйрик этим летом пришел сюда к нам. А я уж буду готов его встретить как подобает. Я хочу покончить с ним, чтобы не искать его по всем морям и не ждать, что он внезапно выпрыгнет откуда-нибудь, как тролль из мешка, и опять станет грабить мои владения или корабли моих людей. Ты понял?

– Но ты ведь еще не говорил Олаву…