Осада

– Однако, скорбя о досадных и непредвиденных ночных потерях, мы не имеем особого повода, чтобы предаваться унынию. Совершенно очевидно, что мы превосходим русских как в строю, так и в индивидуальном боевом мастерстве. Не так ли, полковник? Не так ли, ротмистр? – обратился король персонально к фон Фаренсбергу, а затем и к Голковскому, напоминая всем о вчерашнем подвиге доблестного гусара.

Разумеется, присутствующие офицеры одобрительными возгласами выразили полное согласие с королевским резюме. Лишь один маркиз фон Гауфт по профессиональной привычке видеть в людях и событиях, как минимум, две стороны, сделал следующее умозаключение: «Ага, получается, что эпатажный поступок пана Голковского, вышедшего на совершенно необязательный поединок с двумя противниками, внушил нашим офицерам опасное пренебрежение к неприятелю, или, как говорят русские – шапкозакидательские настроения. Ну-ну».

Когда офицеры, откланявшись, покидали королевский шатер, маркизу пришла в голову еще одна мысль. Он внезапно вспомнил странное выражение лица пани Анны, когда она на ночном пиру, буквально за несколько минут до бомбардировки, вдруг ни с того ни с сего завела речь об этих самых поморах, орудия которых вскоре ударили по королевскому лагерю. Что это: простое совпадение? И свой бивуак пани Анна расположила в безопасном месте, таком, что ни один снаряд до нее не долетел… В общем, маркизу действительно было, над чем задуматься. Он невольно замедлил шаги. Пожалуй, набор свидетельств, пусть и косвенных, о наличии среди офицеров королевского войска вражеского агента, достиг критического уровня. В таком случае он, фон Гауфт, как начальник контрразведки обязан доложить королю о предателе в войске. Более того, наметился круг подозреваемых лиц. Маркиз остановился, минуту-другую постоял, размышляя, взвешивая все «за» и против, затем резко развернулся и решительным шагом вернулся в королевский шатер.

Дружинники Лесного стана шли по улицам Пскова от Свинарской башни на пушкарский двор, расположенный в Кроме, увозя свои орудия с зачехленными дулами. После ночной стрельбы орудия – экспериментальные образцы, прежде никогда не делавшие столько выстрелов подряд, требовали тщательного осмотра, и, возможно, починки. Кроме того, дружинники намеревались с помощью псковских оружейников переделать свои пушки в казнозарядные для повышения темпа стрельбы. Несмотря на ранний час, улицы города были полны народу. Псковичи и беженцы из окрестных сел и деревень с рассветом вышли на оборонительные работы. Впрочем, сооружение основного вала не прекращалось и ночью, при свете костров.

Непонятно каким образом, но молва о ночной бомбардировке осадного лагеря вмиг разнеслась по всему Пскову, и при виде героев, совершивших сей выдающийся подвиг, люди на короткое время прекращали работу и приветствовали поморских дружинников радостными криками, махали им вслед шапками, платками, вздымали над головой кирки и лопаты. Михась, шедший в середине колоны, сильно смущался такому проявлению народных чувств, невольно сутулился, опускал глаза. Его роль в стрельбе батареи была невелика, он лишь помогал заряжающим. Но и главные герои – Олежа, Губан и Разик, также чувствовали себя весьма неловко, растерянно улыбались в ответ на здравицы, непрерывно подносили руки к беретам непривычным для псковитян жестом. Поморские дружинники редко участвовали в обороне городов, они обычно сражались в поле, в отрыве от основных сил, то есть в разведывательных и диверсионных рейдах, или в прикрытии. Они никогда не рассчитывали на громкую славу, тем более такую, воистину всенародную. Потому-то они, непривычные к громким публичным чествованиям, краснели и смущались, опуская глаза.

А народ ликовал. Ремесленники и крестьяне сызмальства трудились, не разгибаясь, от зари и до зари, в холоде и голоде, мало видя радостей в своей нелегкой жизни. Теперь все их имущество, нажитое непрерывным надрывным трудом, все их жилища в окрестных селах и городских посадах были сожжены ими же самими при приближении врага. Теперь они стояли плечом к плечу и укрепляли псковские рубежи, составляя то единое целое, непонятное иноземным мудрецам, которое именуется «русский народ». Кирки, лопаты, ведра и носилки в их натруженных ладонях по сути своей ничем не отличались от ружей и сабель в руках дружинников. И эти люди заслужили право праздновать первую победу над ненавистным врагом. Пусть они сами не стреляли из новейших орудий по лагерю оккупантов. За них это делали дружинники, тоже бывшие частью великого целого. И эта первая победа над ополчившейся на их родную землю Европой была воистину общей. Для многих эта была единственная большая человеческая радость во всей беспросветной жизни. «Мы им показали! Пусть знают, как соваться на Русь!», – весь этот день во всех уголках града Пскова повторяли с заслуженной гордостью одни и те же слова все русские люди – от воеводы до мальчонки-водоноса.