«Осада человека». Записки Ольги Фрейденберг как мифополитическая теория сталинизма

Романист, создавая первые главы, не знает еще, чем окончится последняя. А я, увы, знаю: мои плюсы обратятся в мои минусы. Я знаю, потому что сперва написала свои последние главы, а потом начала писать первые (VI: 31, 148).

Ретроспективный взгляд (из будущего) пронизывает ее записки о 1920‐х годах, сделанные в конце 1940-х. И если ее первые научные открытия до сих пор кажутся ей значительными, некоторые из предпринятых попыток вхождения в академическую среду сейчас представляются ей в другом свете.

Сознание того, что, рассуждая о приоритете советской науки, она тогда написала чепуху, не мешает ей описать последствия своего письма во власть как «большое событие» в своей научной карьере, которое она тогда не осознала как таковое. Однажды ее попросили, от имени Марра, зайти в ИЛЯЗВ. Оказалось, что после ее письма Луначарский спросил о ней Марра, который решил устроить ее в качестве штатного сотрудника в этот институт.

По этому поводу она делает еще одно замечание о ретроспективной логике своей научной биографии:

Большие события проходят обычно неузнанными – как герои эпоса. Мы придаем огромное значение тому, что бесследно проваливается, и не видим того, что со временем оказывается важным для всей нашей биографии (VI: 32, 151).

Значение того, что она оказалась сотрудником института, и в этом качестве (как она иронически пишет) – членом ученой корпорации, действительно трудно было оценить тогда, в 1925 году. В доказательство этому в тетради приводится еще один документ – «Расчетная книжка», выданная ей в ИЛЯЗВе, согласно которой распоряжение принять ее на должность научного сотрудника 1‐го разряда было сделано 25 февраля 1925 года, а жалованье было выдано ей только 18 декабря 1925 года, и притом в ничтожной сумме 24 рубля 33 копейки (VI: 32, 157). Оказалось, что в результате интриги выделенная для нее ставка досталась другому претенденту.

В сложных обстоятельствах и недоразумениях, которые были связаны с вхождением Фрейденберг в академическую среду, нелегко разобраться, несмотря на подробное описание этого процесса. Нелегко понять и противоречивые эмоции, которые испытывала Фрейденберг. «Мир людских отношений», которые окружали науку в обществе, казался ей уже тогда враждебной стихией (VI: 32, 153). Однако дойдя в своей хронике до начала 1926 года, она вновь описывает «важное событие» в своей академической жизни: «Марр пригласил меня работать в Яфетический институт» (VI: 36, 189).

В Яфетическом институте79 (в отличие от ИЛЯЗВа), а именно в только что созданной секции по изучению мифа («Мифической секции», как ее прозвали участники), она нашла среду, понимание и единомышленников в науке. Здесь она встретилась (после нескольких неудачных контактов), «уже как с равным товарищем», с Франк-Каменецким (VI: 36, 190).

Между тем в октябре 1926 года Л. О. Пастернаку удалось получить положительный отзыв Адольфа Гарнака (автора фундаментальных трудов по истории раннехристианской литературы) на немецкое резюме исследования Фрейденберг о «Деяниях Павла и Феклы», и она приводит этот документ в записках (VII: 38, 3–6). Этот отзыв зарубежного авторитета повлиял на ее научную репутацию: «С этого времени мои акции сразу поднялись» (VII: 38, 6). В качестве иллюстрации Фрейденберг приводит письмо к ней Жебелева, на которого отзыв Гарнака произвел большое впечатление: «Ему стоит только сказать imprimatur, и все журналы откроют свои двери. Ибо у немцев, да и везде, пожалуй, Гарнак Jupiter Optimus Maximus» (VII: 38, 5).

«Две вехи стоят на моем пути, когда я оглядываюсь на свое „поприще“» – это письмо к Луначарскому, которое определило «вхожденье в двери академической службы», и отзыв из Берлина, который обеспечил «вхожденье в научную цитадель с ее железобетонным сооружением» (VII: 38, 6). Сейчас, на закате академической карьеры, Фрейденберг описывает начало своего научного поприща с горькой иронией по отношению к институциям советской академической науки.

Мысль о вхождении в науку, в заграничную настоящую науку, еще многие годы волновала меня безмерно. Она поневоле угасла со временем, как угасло все живое с воцарением Сталина (VII: 38, 7).

Выйти на заграничную арену Фрейденберг не удалось, а вскоре сталинский режим практически закрыл доступ к международному научному сообществу. К концу 1940‐х годов, когда она пишет, уже много лет как прекратились всякие контакты с заграницей, научные и личные.