Осада, или Шахматы со смертью

Пригибаясь, съезжает по короткому откосу на берег. Следом за ним — и остальные. Ступив в тину, Мохарра останавливается, проверяет, хорошо ли прилажена короткая сабля, подвешенная за спиной, меж лопаток, и не помешает ли плыть закрытая и заткнутая за пояс наваха в полторы пяди длиной. Потом медленно погружается в черную воду — такую студеную, что дыханье перехватывает. Когда из-под ног уходит дно, плывет, держа голову над поверхностью, на тот берег. Расстояние невелико, однако сильный ветер, рябящий воду, и течение, как Мохарра только что заметил, сносят в сторону. Позади слышно, как фыркает и барахтается Карденас — он из четверых плавает хуже всех, не в пример Панисо с сыном, которые — вот уж точно — как рыбы в воде. Потому свояк и принял меры: привязал к поясу две пустотелые тыквы, которые помогают держаться на плаву. В других обстоятельствах Мохарре следовало бы шикнуть на него, чтобы не плюхал так шумно по воде, не выдал их всех французам. Но сегодня, к счастью, можно не опасаться — левантинец глушит все звуки.

Фелипе Мохарра и его товарищи удачно выбрали день. Когда восточный ветер задувает с такой силой, как сегодня, ничего не разглядеть в десяти шагах. Солевару вспоминается, как уже довольно давно, в ту пору, как ходили с капитаном Вируэсом на разведку, стал он свидетелем спора между ним и одним английским офицером. Тот говорил, что батарею на Сан-Педро надо укрывать от неприятельского огня по старинке — фашинами да турами. Вируэс же доказывал, что куда лучше использовать агавы, которыми в Андалусии огораживают сады-огороды. Лосось настоял на своем, огневую позицию укрепили фашинами, но и пяти дней не прошло, как левантинец засыпал ров песком. Британец убедился в правоте Вируэса — «Дьявол лучше знает солевара, чем солевар — дьявола», — сказал тогда капитан, подмигнув Мохарре, — и теперь весь внешний периметр Сан-Педро похож не на артиллерийский редут, а на сад.

Фелипе вылезает из воды, дрожа от холода, весь как есть с ног до головы облепленный илом. Когда рядом собираются остальные, вдалеке, над вершинами и темными сосняками Чикланы, уже заметно слабое голубоватое свечение. Городок, укрепленный французами, стоит на берегу канала, на расстоянии чуть больше полулиги.

— Гуськом, — шепчет Мохарра. — И — нишкни.

И первым на четвереньках одолевает невысокий взгорбок, тотчас попадая в холодную воду заброшенного бочага. Отползя немного и убедившись, что в свете зари их не видать, четверо поднимаются и бредут в рост, по пояс в воде. Ноги вязнут в илистом дне, и время от времени, отзываясь на задавленную брань, на нежданный плеск, приходится Помогать друг другу выбираться из липкой ловушки. Ветер, опять же по счастью, дует в лицо, относит все звуки подальше от чужих ушей. Течение усиливается: ветер гонит воду в сторону бухты, обнажая дно озерца, где соль не добывают уже давно — с тех пор, как война началась. Мохарра соображает, что идут они с запозданием. Сквозь вихри песка и пыли, по-прежнему взметаемых ветром, видно, как над чикланскими соснами расширяется и постепенно меняет цвет с темно-синего на охристый узкая полоска зари. Однако они уже у цели.

— Вон там… — еле слышно говорит Курро Панисо. — В устье малого канала, возле бревенчатого мола.

Мохарра очень осторожно выглядывает из-за гребня, разведя в стороны покрывающий его кустарник — можжевельник и спаржу. В свете зари канал Алькорнокаль и его боковые ответвления поблескивают, как расплавленный свинец, расширяясь в ту сторону, где, еще невидимая в темноте, угадывается мельница Санта-Крус. А по левую руку от нее, в точке соединения с другим каналом, который тянется до самой Чикланы, у маленького деревянного мола под навесом, хорошо знакомым солеварам — они бывали тут до войны, — чернеют на серовато-свинцовом фоне воды очертания широкой плоской канонерки.

— А часовой где?

— На краю мола… Остальные спят под навесом.

— Тогда пошли… А то будет поздно.

Стволы ближних сосен начинают вырисовываться четче, когда четверка валится в липкий ил. Желтовато-серый свет зари, пробиваясь сквозь вертящиеся тучи песка, обозначает дощатую караулку, узкий причал и силуэт пришвартованной к нему канонерки. Мохарра переводит дух, увидев, что она покачивается на воде, а не завязла в густой тине: мачта наклонена к носу, на спущенной рее — косой парус. Это хорошо: поможет уйти вниз по большому каналу, благо ветер попутный, а не надрываться на веслах, чуя, как в спину дышат лягушатники.

— Часового не вижу.

Панисо уползает взглянуть поближе. Ползком возвращается:

— Правее, на причале. С подветренной стороны.

Теперь и Мохарра разглядел неподвижную темную фигуру — хоть бы спал, думает он, доставая подвешенную за спину саблю и слыша, как рядом другие готовят оружие. Панисо — абордажный топор, Карденас и Куррито — остро отточенные короткие кривые клинки. Как всегда в такие минуты, знакомый знобящий холодок поднимается от паха, расходится по всему телу.

— Готовы?

— Готовы, — шепотом звучит в ответ.

Мохарра несколько раз глубоко вдыхает и выдыхает.

— Тогда с богом!