Осада, или Шахматы со смертью

Еще один шальной — или прицельный — быть может, французы заметили маневр корсара — выстрел вздымает столб пенной воды по правому борту. Сильный недолет. «Кулебра», поставив все паруса на своей единственной мачте, мощно рвется вперед, режет форштевнем гладь моря — почти безмятежного благодаря тому, что ветер дует с близкой суши. Широко расставив ноги для устойчивости, заложив руки за спину, Лобо бросает прощальный взгляд на Тарифу, чья северная стена по-прежнему скрыта в дыму, посверкивающем искорками выстрелов. Вот уж не жалко, что снялись отсюда. Совсем нет.

— В Кадис? — говорит Маранья.

На палубе ему пока делать нечего, и он вернулся на корму — стоит рядом с капитаном, со скучливо-безразличным видом сунув руки в карманы. Однако от Пепе Лобо не скрыть, что его помощник, как, впрочем, и вся команда, включая сияющего боцмана Брасеро, очень доволен. Быть может, удастся побыть день-два в порту, сойти на берег, ощутить наконец под ногами земную твердь, а не качающуюся палубу. После трех недель в море это было бы просто прекрасно. И потом, может быть, усилия арматоров увенчаются успехом и «Кулебра» восстановит свое каперское свидетельство и перестанет носиться взад и вперед на манер вестового корабля распоследнего ранга.

— Да, — отвечает он, думая о Лолите Пальме. — В Кадис.

Иначе как злой насмешкой судьбы нельзя объяснить название этой улицы — Силенсио.[40] Словно бы сам город в сложно ветвящемся нагромождении своих улиц и закоулков издевается над Рохелио Тисоном. Так думает комиссар, пока при свете фонаря, нагнув голову и придерживая, чтоб не слетела, шляпу, протискивается в пролом в стене замка Гуардиамаринас — каменного, темного, полуразрушенного и лет уж пятнадцать как заброшенного. Тисон знает, что место это не простое — здесь проходил некогда меридиан Кадиса. В былые времена в квадратной башне, и сейчас еще возвышающейся в южной части замка, помещались службы Военно-морской обсерватории, а в северной — Морской корпус. Затем и то и другое перевели на Исла-де-Леон. Потом здесь была казарма, потом ее безуспешно пытались переделать в тюрьму, а еще потом — продали какому-то частному лицу и оставили в забросе. Замок в таком состоянии, что даже эмигранты, ищущие любое пристанище в городе, здесь не селятся — камень крошится, потолки обвалились, а стропила изъедены жучком и сгнили.

— Обнаружили мальчишки с улицы Месон-Нуэво, — докладывает Кадальсо. — Двое братьев.

До последней минуты Тисон всей душой надеялся, что это ошибка. Случайное совпадение, неспособное нарушить неколебимое равновесие. Однако чем дальше следом за Кадальсо с фонарем в руке он идет по заваленному обломками и мусором плацу, тем призрачней становятся эти надежды. И в глубине плаца, у подъемной решетки главных замковых ворот, в полукруглом световом пятне от другого фонаря с отражателем, стоящего на земле среди камней и досок, видит тело женщины. Она лежит вниз лицом. Спина ее обнажена и в клочья разодрана кнутом.

Комиссар цедит сквозь зубы столь яростную хулу на господа бога и непорочно зачавшую мать его, что вздрагивает даже Кадальсо. Хоть в богобоязненности покуда замечен не был, вот уж нет. И ему, должно быть, совсем не нравится, какое лицо сделалось сейчас у его начальника. В свете глухого фонаря, поднятого на вытянутой руке, Тисон замечает это.

— Кто еще знает?

— Дети. Ну и разумеется, родители.

— Кто еще?

Кадальсо кивает на две темные фигуры в плащах, стоящие в ногах у трупа, на границе светлого полукруга.

— Вот эти. Стражник и капрал. Мальчишки их сюда и привели.

— Предупреди — не дай им бог язык распустить: вырву и в задницу вобью.

— Само собой, сеньор комиссар.

Краткое молчание. Угрожающее. Легкое покачиванье тростью.

— Тебя тоже касается, Кадальсо.

— Будьте покойны, сеньор комиссар.

— Нет. Не буду. И тебе не дам.

Тисон пробует сдержаться, вернуть себе спокойствие и не поддаться волнам паники, захлестывающим его откуда-то из самого нутра. Полицейские подходят ближе, козыряют. Все тут кругом осмотрели, докладывает старший, никого не нашли. В доме, насколько он знает, никто не живет. И никто из соседей, кроме этих мальчишек, ничего подозрительного не слышал. Убитая — совсем молоденькая, лет пятнадцати. Личность вроде бы установили — прислуга из недальнего постоялого двора, однако свету мало и лицо изуродовано, так что с уверенностью сказать нельзя. Выходит, что убили ее, скорей всего, как стемнело, потому что во второй половине дня мальчишки еще играли тут.

— А чего их снова принесло сюда вечером?

— Они живут рядом; полусотни шагов не будет. Поужинали и узнали, что пес у них со двора удрал; пошли его искать. Поскольку они тут любят играть, подумали, что мог сюда забежать. Наткнулись на труп, сказали отцу, а он дал знать нам.

— Кто отец, выяснили?

— Холодный сапожник. Слывет человеком порядочным, ни в чем не замечен.