Осада, или Шахматы со смертью

— И что же это за судно?

Санчес Гинеа с благодушием человека, совершившего удачное приобретение, начинает расписывать: французский одномачтовый тендер, сто восемьдесят тонн, был захвачен корсаром из Альхесираса и там же продан на торгах двадцать дней назад. Старый, но в превосходном состоянии. Может нести на борту до восьми 6-фунтовых орудий. Раньше назывался «Кольбер», а теперь по созвучию — «Кулебра».[20] Куплен за двадцать тысяч реалов. Смена такелажа, оружие и боеприпасы потянули еще приблизительно на половину этой суммы.

— Рейсы будем совершать короткие: из Сан-Висенте до Гаты или, самое дальнее, до Палоса. Поменьше риска и побольше возможностей получить барыш… Деньги верные, твердо обещаю тебе. Две трети нам с тобой — пополам. Треть — капитану и команде. Все абсолютно законно.

Лолита Пальма глядит на запертую дверь:

— Что еще известно об этом человеке?

— В последних рейсах удача от него отвернулась, но моряк он хороший. Во время последней войны ходил Проливом. Командовал шестипушечной шхуной… Поначалу все шло гладко и приносило большой доход… Я-то знаю, потому что был одним из ее совладельцев. Но под конец не повезло: у мыса Трес-Форкас нарвались на английский корвет.

— Кажется, вы мне что-то рассказывали об этом капитане… Это не он бежал с Гибралтара?

Дон Эмилио одобрительно смеется — эти воспоминания доставляют ему удовольствие.

— Он самый. Вместе со своими людьми захватил и угнал тартану. С тех пор уже четыре года плавает на торговых судах, но совсем недавно вдрызг разругался с последним арматором.

— И с кем же именно?

— С Игнасио Усселем.

Старый негоциант, произнося это имя, вздернул брови и взглянул на Лолиту пытливо и многозначительно. Весь Кадис знает, что компания «Пальма и сыновья» не закрыла свой счет по отношению к фирме Игнасио. В пору кризиса девяносто шестого года Томас Пальма, потеряв из-за вероломства Усселя три важных фрахта, был на волосок от разорения. И Лолита Пальма этого не забыла.

— У нас есть подписанный Регентством корсарский патент на два года, — продолжает дон Эмилио. — Есть корабль на плаву, есть капитан, способный сколотить хороший экипаж. И есть занятое врагом побережье, мимо которого ходят туда-сюда корабли, французские и наши, из оккупированных провинций. Чего еще желать? И еще есть премии за сам факт захвата, не говоря уж о стоимости кораблей и груза.

— То есть вы, дон Эмилио, подаете это как исполнение патриотического долга?

Старик добродушно смеется. И это тоже, девочка моя, и это тоже. А заодно и свой интерес блюдется, и ничего дурного здесь нет. И ничего зазорного для коммерческой компании в том, чтобы снарядить корсара. Пусть вспомнит, что и Томас это делал, не моргнув глазом. И старался напакостить англичанам где мог. Стыдиться тут нечего. Это ж не работорговля.

— Ты ведь знаешь, я располагаю свободными средствами. И что могу найти других партнеров — тоже знаешь. Речь о выгодном помещении капитала. И я, как и раньше, долгом своим почитаю предложить это дело прежде всего тебе.

Пауза. Лолита Пальма по-прежнему смотрит на дверь.

— Испробуй его… Потолкуй, узнай, чем дышит, — ободряюще говорит дон Эмилио. — Он человек занятный… Прямой… Мне он как-то пришелся по сердцу.

— Вы, похоже, склонны всецело ему довериться? Так хорошо его знаете?

— Мой сын Мигель плавал с ним. В Валенсию и назад. Как раз когда эвакуировали Севилью и творилась черт знает какая паника. Да еще и в шторм попали. Ну так вот, он вернулся в полном восторге от него, все твердил, какой это на редкость толковый и хладнокровный человек… Это он, кстати, узнав, что Пепе — в Кадисе и без работы, посоветовал позвать его в капитаны «Кулебры».

— Он здешний?

— Нет, родился на Кубе, насколько я знаю. В Гаване, что ли.

Лолита Пальма рассматривает свои руки. Все еще красивы — длинные пальцы, не слишком выхоленные, но хорошей формы ногти. А Санчес наблюдает за ней. С задумчивой улыбкой. Потом встряхивает головой и говорит добродушно:

— В нем, знаешь ли, что-то есть… Какая-то внутренняя потаенная сила… Изюминка какая-то… Он не слишком изыскан, разумеется, может быть, даже немного грубоват… Слово кабальеро к нему не вполне подходит. Уверяют, он не очень-то щепетилен насчет того, что касается юбок.

— Пощадите, дон Эмилио! В хорошем свете вы его выставляете передо мной, нечего сказать…

Старик, словно обороняясь, выставил перед собой обе руки:

— Я говорю все как есть. Знаю тех, кто терпеть его не может и в грош не ставит, и тех, кто отдает ему должное. И, как говорит мой сын, сии последние отдадут за него последнюю рубаху.

— А женщины? Им что отдавать?

— Это уж ты сама решай.

Они переглянулись с улыбкой. У Лолиты она вышла невеселой и какой-то смутной. У дона Эмилио — в ней сквозит удивление и словно бы даже любопытство.

— Во всяком случае, — договорил он, — мы ведь его не на бал плясать зовем. А на мостик корсара.