Осада, или Шахматы со смертью

— Еще наши друзья спрашивают, — говорит Мулат, — какие разговоры ходят, о чем люди думают… Есть ли недовольные и много ли… Я думаю, по-прежнему надеются на восстание, но, по-моему, зря. Голода-то нет. А на Исле, где все гораздо хуже — там ведь и обстрелы постоянные, и фронт рядом, — армия всех держит мертвой хваткой. С ней не забалуешь.

Грегорио Фумагаль ничего не отвечает. Иногда он спрашивает себя, да не на облаке ли живут эти самые друзья с другого берега бухты? С луны они, что ли, свалились? Ожидать народных возмущений в пользу императора французов — значит совсем не знать Кадис. Здешнее простонародье так и пышет патриотическим жаром, требует воевать до последней капли крови и горой стоит за либеральное крыло депутатов. Весь город, начиная с капитан-генерала и кончая последним бакалейщиком, боится черни и льстит ей безбожно. Когда поволокли терзать губернатора Солано, никто и не подумал вступиться. А несколько дней назад, когда депутат из фракции роялистов высказался против отчуждения родовых имений, принадлежащих аристократии, какие-то горлопаны и разнузданное бабье намеревались расправиться с ним, так что пришлось под усиленной охраной переправить его на один из кораблей Королевской Армады. Вход на пленарные заседания в Сан-Фелипе-Нери в верхней одежде запрещен еще и для того, чтобы публика не пронесла под полой плаща или шинели оружие.

— Не идет у меня из головы тот бедолага, — говорит Мулат. — Ну тот, кого казнили.

Слова его повисают в воздухе, и еще шагов двадцать собеседники проходят в угрюмом молчании. Контрабандист, балансируя на длинных ногах, идет своей танцующей походочкой по самому краешку стены. На почтительном расстоянии от нее осторожными мелкими шажками движется Грегорио Фумагаль. И кажется, будто он не механически переставляет ноги, но совершает какие-то глубоко осмысленные, вполне сознательные, тщательно продуманные действия.

— Не нравится мне… — продолжает Мулат. — Не нравится представлять себе, как вот накинут на шею веревку с мертвой петлей, сделают три витка — и язык на плечо… А вам?

— Чушь не надо молоть.

Возле бастиона «Дескальсос» им встречается веселая и шумная гурьба женщин с кувшинами воды. Одна — совсем молоденькая. Фумагаль с беспокойством дотрагивается до волос, чтобы проверить, линяет ли еще проклятая краска? Посмотрев на пальцы, убеждается — так и есть. От этого ему кажется, что он еще более неопрятен, неуклюж, нелеп.

— Я, наверно, скоро брошу это дело… — вдруг говорит Мулат. — Хватит ловить, а то самого поймают. Сказано же: «Повадился кувшин по воду ходить…» Вот пока голову не сломил, пора кончать.

Снова замолкает и, пройдя еще три-четыре шага, смотрит на чучельника:

— Неужто вы и впрямь так рискуете для собственного удовольствия? Даром?

Тот продолжает идти, не отвечая. Когда, в очередной раз сняв шляпу, он утирает пот платком, оказывается, что платок — грязный и хоть выжми. Ох и тяжкое лето обещает быть. Во всех смыслах.

— Не забудь про обезьяну.

— Что?

— Про макаку, говорю, не забудь, ост-индскую.

— А-а! Да… — Контрабандист несколько сбит с толку. — Обезьяна.

— Я пришлю забрать ее ближе к вечеру. Мертвую. Как, кстати, собираешься это делать?

Мулат пожимает плечами.

— Да не знаю… Отравы дам. Или задушу.

— Второе предпочтительней, — холодно говорит чучельник. — Есть вещества, которые пагубно влияют на сохранность тканей. В любом случае, смотри, чтобы шкура не пострадала.

— Ясно, — отвечает Мулат, глядя, как Фумагаль стирает со лба каплю темного пота.

Вечер пятницы. Натянутый на уровне верхнего этажа парусиновый полог защищает от солнца патио, где в прохладе и уюте под геранями и папоротниками в больших кадках и в горшках расставлены у мраморной закраины колодца кресла-качалки и плетеные стулья. Лолита Пальма, пригубив мараскина, ставит рюмку на маленький столик под кружевной скатертью, рядом с серебряной посудой и несколькими бутылками, наклоняется к матери, чтобы поправить подушки, которыми та обложена. Высохшая, вся в черном, в кружевной сетке на волосах, с четками на укрытых шалью коленях, Мануэла Угарте, вдова Томаса Пальмы, сидит во главе стола, как всегда, когда в настроении подняться с постели и присутствовать на ежедневной семейной вечеринке. В доме на улице Балуарте настал час визитов. Здесь Кари Пальма, сестра Лолиты, с мужем, Адольфо Соле. Здесь же и Ампаро Пиментель, вдовая соседка, за долгие годы перешедшая уже в статус родни. И Курра Вильчес с кузеном Тоньо, который неизменно в этот час — да и в любой другой тоже — появляется в этом доме.

— Сейчас такую новость вам расскажу, — говорит он, — не поверите, что такое бывает.

— У нас в Кадисе все бывает, — отвечает Курра.