Осада (СИ)

То, что он увидел, поразило его до глубины души, он не знал, смеяться ему или плакать. Будучи в одеждах иерея, он сошел за своего, что дало батюшке возможность прохаживаться по кабинетам, наблюдая изнутри за жизнью православной дружины. Неофитов принимали с черного хода, видимо, парадный, с роскошной залой, служил для других приемов, строгие таблички указывали путь к достижению цели, он оканчивался просторным кабинетом на втором этаже. Желающих вступить в дружину оказалось порядочно, но что поразительно, отец Дмитрий редко встречал среди них здоровых молодых людей, все больше пенсионного возраста, порой и женщины. Дивясь этому, он заглянул внутрь, строгий иерей находившийся в кабинете, поинтересовался, из какого он отдела, батюшка незамедлительно уяснил, что тут мало кто с кем знаком, немедля представившись снабженцем, получил возможность наблюдать за процессом в подробностях.

В этом кабинете интересовались самым главным – вероисповеданием. Ежели поступающий был не крещен его раздевали до пояса, макали лицом в миску со святой водой, вводя в лоно Церкви, и выдавая белоснежную рубашку, сделанную в Китае, о чем можно было прочесть на разорванных упаковках, если правильно сложить бессмысленную и беспощадную кириллицу, сочиненную мастерами Поднебесной. Рубашка, к слову, была соткана из стопроцентной китайской крапивы, о чем имелась соответствующая надпись на воротнике: «ramie 100%». После чего всех отправляли в кабинет сто десять. Вот там как раз находился врач, кажется, единственное гражданское лицо на всем объекте. Врач спрашивал, как здоровье, и любопытствовал наличием медицинской карты. Если таковая имелась, он откладывал ее в сторону и спрашивал, требуются ли какие лекарства –  «от головы, давления, печени, почек или еще чего». В соответствии со своими представлениями, посылал сестру, обычную монашку, но он уж так к ней обращался, в подсобку или сам доставал инсулин, но-шпу, валокордин, нитроглицерин, феназепам или что еще из коробок. Брали щедро, да и врач не скупился, отпуская лекарства охапками. Отец Дмитрий немедля сообразил, что жизнестойкий русский народ на самом деле приходит сюда вот за этим, за снадобьями, которые в обычной аптеке ни за какие деньги уже не достанешь. А тут всякий дружинник мог получать сколько душе угодно, да и не только это – через кабинет в сто тринадцатом выдавали талоны на питание, а так же продуктовые наборы. Так что новоиспеченные дружинники выходили из центра на Остоженке щедро загруженные всевозможными пакетами, обращая на себя внимание прохожих особенно беженцев, тех, что выделялись из толпы голодным взглядом.

Оружие сразу не выдавали, для этого надо было вернуться на следующий день и пройти инструктаж. На этот раз на территории монастыря, в одном из подвалов его устроили тир. Учили стрелять из Макаровых, целиться в голову, на все про все отводилось примерно час. Если за это время новобранец так и не смог попасть в ростовую фигуру вообще, его заставляли пересдавать до тех пор, пока не попадет, и только потом выдавали хромовую кобуру, значок в виде древнего христианского символа рыбы и повязку дружинника с червленым восьмиконечным крестом. После чего собирали в дружины, назначали районы или отправляли непосредственно в резиденцию патриарха. Уточнить общее число завербованных на текущее число отец Дмитрий не сумел: низшее звено не знало, а высшее могло знать всех работающих, с ним он старался не связываться, особенно, с тем архиереем, что уже дважды за все время подозрительно косился на него.

Он покинул центр с двойственным ощущением. В метро на него нахлынуло что-то тусклое, неприятное, подобное свету неоновых фонарей за давно немытыми плафонами. Он сам не мог понять своего чувства. Потому поспешил прочь, хоть как-то развеяться. Покуда не добрался до границ Москвы, интересно, почему поехал именно в эту сторону? Уткнулся в КПП на границе, в кордоны, в толпы беженцев, не могущих очутиться на этой стороне. Он долго смотрел в пустые глаза милиции, отгонявшей людей, и людей, желавших пересечь хорошо охраняемую границу. И снова тяжкая тоска легла на его грудь пудовым камнем. Он развернулся с намерением уходить, но тут его остановил милиционер.

– Вы в Бутово назначены? – отец Дмитрий не успел ответить. – Вам так просто туда нельзя. Сами знаете, какое положение. Только под охраной.

– Будто там не люди живут.

– Там все живут, – буркнул милиционер, как-то странно меняясь в лице. – Вчера оттуда приходили, эти, мертвые. Я один остался. И все равно велели стеречь. Да сил больше нет, так и хочется стрелять во все эти рожи!

Он замолчал на полуслове, затем, извинился неловко. Отец Дмитрий никак не мог разорвать словом нависшую тишину. Только кивнул головой и повернулся, чтобы уходить. Милиционер остановил его сызнова.

– Вы не пойдете?

– Но вы сами запретили мне.