Осень в Пекине

Машина профессора Жуйживьома неслась вперед, стремительно преодолевая спуски и подъемы. Практиканта рвало. Согнувшись в три погибели, он прятал лицо в мокрое полотенце и непристойно икал. Жуйживьома нельзя было смутить подобными мелочами, и он весело мурлыкал себе под нос американскую песенку, которая называлась «Show Me the Way to Go Home»[32] и чрезвычайно подходила к обстоятельствам не только словами, но и нотами. На вершине крутого холма профессор виртуозно перешел на «Takin' а chance for love» Вернона Дюка[33], а практикант принялся стонать, да так жалобно, что мог бы растрогать даже торговца противоградовыми пушками. На спуске Жуйживьом прибавил скорость, и студент смолк, потому что не мог стонать и блевать одновременно — непростительное упущение буржуазного воспитания.

С последним рыком мотора и заключительным всхлипом практиканта Жуйживьом остановил машину перед Амадисом Дюдю, который провожал злобным взглядом археолога, идущего навстречу каравану.

— Здрасьте, — сказал Жуйживьом.

— Здрасьте, — ответил Дюдю.

— Брру-а-а! — сказал практикант.

— Вы приехали как раз вовремя, — поощрительно отметил Дюдю.

— Отнюдь, — возразил профессор. — Я приехал раньше времени. Кстати, почему вы не носите желтые рубашки?

— Потому что они жуткие.

— Да, нельзя не признать, что с вашим землистым цветом лица надеть такую рубашку равносильно катастрофе, — сказал Жуйживьом. — Только видные мужчины могут себе это позволить.

— Вы считаете себя видным мужчиной?

— Прежде всего, молодой человек, вам бы следовало обращаться ко мне по чину. Я профессор Жуйживьом, а не кто-нибудь там еще.

— Это вопрос второстепенный, — заключил Дюдю. — Я лично считаю, что Дюпон куда красивей вас.

— Профессор, — добавил за него Жуйживьом.

— Профессор, — повторил Дюдю.

— Впрочем, можете называть меня доктором, это как вам больше понравится. Вы, я полагаю, педераст?

— Разве нельзя любить мужчин, не будучи педерастом? — спросил Дюдю. — Какие же вы все невыносимые зануды!

— А вы хам невоспитанный, — сказал Жуйживьом. — Какое счастье, что я не ваш подчиненный.

— Но вы именно мой подчиненный.

— Профессор, — уточнил Жуйживьом.

— Профессор, — повторил Дюдю.

— Это не так, — сказал Жуйживьом. — Вы мне не начальник.

— Нет, начальник.

— Профессор, — повторил Жуйживьом, и Амадис повторил за ним.

— Я подписал контракт, — сказал Жуйживьом, — и не обязан никому подчиняться. Более того, это мне все должны подчиняться, когда речь идет о правилах санитарной гигиены.

— Меня не предупредили об этом, доктор, — сказал Амадис Дюдю, одю-дюмавшись.

— Ну вот, наконец-то вы стали передо мной заискивать.

Амадис вытер лоб; он весь взмок. Профессор вернулся к машине.

— Идите-ка помогите мне, — позвал он.

— Я не могу, профессор, — ответил Дюдю, — археолог сказал, чтобы я стоял как вкопанный, и теперь мне не вытащить ног из песка. Я врос.

— Глупости, — сказал профессор. — Это всего лишь литературный оборот.

— Вы так считаете? — спросил Дюдю с беспокойством.

— Пфру-у! — сказал профессор, дунув Амадису прямо в нос, и Амадис, испугавшись, бросился наутек.

— Вот видите! — крикнул вдогонку Жуйживьом. Дюдю уже возвращался со всеми признаками газового отравления.

— Я могу вам помочь, профессор? — предложил он.

— Ага, я вижу, вы стали сговорчивей, — сказал Жуйживьом. — Тогда ловите.

Он бросил Дюдю огромный ящик. Тот поймал, пошатнулся и уронил ящик себе на правую ногу. Мгновение спустя он очень правдоподобно изображал перед профессором щеголеватого фламинго на одной ноге.

— А теперь, — сказал Жуйживьом, садясь за руль, — несите этот ящик к гостинице. Там и встретимся.

Он растолкал заснувшего практиканта.

— Эй! Мы уже приехали!

— Правда? — блаженно вздохнул тот.

В следующее мгновение автомобиль рванул с холма вниз, и практикант снова уткнулся в грязное полотенце. Амадис проводил взглядом машину, посмотрел на ящик и, припадая на правую ногу, стал прилаживать его себе на спину. К несчастью, спина у него была круглая.

VIII

Мелкой поступью, сообразной остроносым бежевым башмакам, драповый верх которых придавал этим диковинным предметам вид достойного благородства, Атанагор шагал навстречу каравану. Короткие коричневато-серые штаны оставляли его костлявым коленям полную свободу сгибаться и разгибаться; над поясом пузырем нависала рубашка цвета хаки, выцветшая в результате дурного обращения. Портрет археолога довершала колониальная каска, оставшаяся висеть в палатке, — владелец никогда ее не носил. Шагая через пустыню, Атанагор думал о том, какой наглец этот Дюдю; он безусловно заслуживает хорошего урока, а то и нескольких; как знать, может, и этого ему будет мало. Археолог смотрел в землю; все археологи так делают: они не имеют права пренебрегать мелочами, ибо находка нередко оказывается детищем счастливого случая, что бродит где-то у самых ног, как о том свидетельствуют исследования монаха Ортопомпа. Сей почтенный старец жил в X веке в монастыре бородачей, среди коих являлся наиглавнейшим, поскольку единственный из всей братии умел красиво выводить буквы.