Осень в Шотландии

Вместо кухни Диксон направился в южное крыло, подальше от бального зала и спальных покоев, в комнату, которую так хорошо помнил – в библиотеку дядюшки.

Он медленно открывал дверь, давая возможность памяти вместе с ним переступить порог и вернуть душе прежние чувства. Диксону казалось, что в ушах снова грохочет мощный голос дядюшки Стэна: «Закрой-ка дверь! Здесь сквозит! Как можно работать в этом проклятом холоде!» Однако дяди больше здесь не было. Никто не сидел за массивным столом, прослужившим многим поколениям Маккиннонов.

Диксон вошел внутрь. Время пощадило эту комнату. Здесь почти ничто не изменилось с тех пор, как он покинул Балфурин. Изменился только он сам. Громадный письменный стол больше не подавлял. И стул не напоминал трон. Сколько раз он, робея, стоял здесь, пока дядя читал очередное суровое нравоучение?

В первый раз его призвали сюда в десять лет.

– Диксон, я не позволю тебе позорить семью! Не допущу, чтобы о твоих выходках болтали по всей Шотландии! Изволь вести себя достойно, как приличествует Маккиннону!

– Да, дядя.

Много лет эта фраза была единственным ответом на все вопросы дядюшки. Позже Диксон научился вести себя с должной решимостью.

– Правда, что ты заставил служанку переспать с тобой?

– Это она так говорит, дядя?

– Она ничего не говорит. Только хихикает, когда кто-нибудь упоминает твое имя. Однако повар утверждает, что люди видели, как вы целовались в кладовке. Это правда?

Диксон пожал плечами, а дядюшка не стал сдерживаться и изрядно его поколотил.

Потом его отослали из школы с предупреждением, что исключат за отсутствие прилежания. Дядя снова позвал Диксона в кабинет.

– Я плачу за твою учебу, молодой человек.

– Благодарю вас, дядюшка.

– Мне нужна не твоя благодарность, а твои успехи. Ты должен всегда помнить, кто ты такой.

На третьем году его все-таки исключили, с позором отослали домой, вручив письмо с описанием его подвигов. Дядя объявил Диксона позором семьи.

– Мальчик, ты хоть понимаешь, о чем я с тобой говорю?

– Я не мальчик, дядя. Я мужчина.

– Нет, ты еще дитя. Только дети ведут себя так, как ты. Мужчина признает свои ошибки.

На это Диксон не сумел ничего возразить, а потому промолчал.

Как ни странно, он никогда не обижался на дядюшку за его суровость. Он лишь не понимал, почему с Джорджем обращаются иначе. Однажды Диксон все же набрался смелости и спросил, почему Джорджа не наказали за такой же проступок. Дядя тут же ответил:

– Потому что Джорджу нет необходимости преуспевать в жизни.

Кузены были очень похожи внешне, но на этом их сходство кончалось. Джордж был наследником, баловнем судьбы, его ждал графский титул, и воспитывали его так, словно он его уже получил.

На похороны дяди собралось множество народа. Люди явились издалека, чтобы проститься с человеком, которого они любили и почитали. Диксон стоял под дождем, удивляясь искренности их горя и думая, что, возможно, в этом и есть истинная мера человека – не то, что он оставил после себя, но количество людей на его похоронах.

Через несколько дней он покинул Шотландию, осознав, что здесь у него нет будущего. К тому же он не желал видеть, как Джордж проигрывает семейное состояние в карты и пускает его по ветру на любовниц и лошадей.

Больше десяти лет минуло с тех пор, как Диксон в последний раз стоял на этом месте. Достаточно времени, чтобы осознать то, чему учил его дядюшка. Казалось, в кабинете и ныне звучит эхо тех ушедших в прошлое внушений. Диксон ощущал глубокую, неотступную боль – не в его власти заглянуть за смертный покров и послать привет другу, кого он научился любить и кем восхищался.

– Простите меня, дядюшка, – негромко проговорил он в пустоту. – Простите за все мои прегрешения. За непослушание, за то, что доставил столько забот.

Диксон обогнул стол и сел в кресло дяди.

В комнате больше не пахло табаком, пахло розами. В центре стола лежала записная книжка в кожаном переплете с тиснением букета роз. На нем стояла серебряная подставка для пера и чернильница в форме лебедя.

Видимо, графиня Марн пользовалась этой комнатой как своим кабинетом.

Она здесь чужая, но ее притязания куда основательнее его собственных. Ему следовало избрать для воспоминаний иное помещение. Но ни одна другая комната так не будила призраки детства, как библиотека.

Справа лежала стопка корреспонденции. Графине, очевидно, нравилась толстая почтовая бумага кремового оттенка, писала она очень изящно. И подпись тоже кое о чем говорила: она не пользовалась полным титулом, а подписывалась просто: Шарлотта Маккиннон. Графской короны тоже нигде не было.

Интересно, Джордж женился на ней из-за денег? А если так, почему он тут же ее оставил? Через неделю, сказала она. Либо она лжет, либо Джордж – полный негодяй. Кузена Диксон знал лучше, чем графиню, а потому знал, кого надо винить.

Он поправил перья, выровнял чернильницу по краю блокнота.