Осенняя паутина

Ольга Ивановна была близка к отчаянию. Но, несмотря на крайнюю усталость после напряжённой, продолжительной работы, не хотела и думать об отдыхе, а пошла к дворнику Никодиму.

Она знала, что у Никодима вот-вот должна рожать жена. Только благодаря беспрерывному дежурству в богатом доме, Ольга Ивановна на время упустила из вида дворникову жену.

Никодима она встретила на пороге дворницкой.

— Ну, что, Никодим? — спросила его Ольга Ивановна. — Как жена?

— Да уж так, — ответил он равнодушно.

— Родила?

— А то нет.

— Когда?

— Почитай, что сейчас.

— А кто же принимал?

— Повитуха.

— И благополучно?

— А то что ж.

— Мальчик?

— Мальчонка. К паре, — серьёзно прибавил он, так как девочка у него уже была.

— Ну, поздравляю тебя, коли так.

Никодим посмотрел в руки акушерки: ничего, кроме акушерского баульчика. Хорошо поздравление с пустыми руками!

— Я все-таки пойду навещу родильницу, — сказала Ольга Ивановна и по скользким, измызганным ступеням сошла в дворницкую.

Отворив дверь, подбитую войлоком, который повыдергали дворовые щенята, Ольга Ивановна вошла в узкий полутёмный ящик, составлявший дворницкое жильё. Сырой, смрадно-едкий воздух заставил её поморщиться и полезть за папиросой, чтобы заглушить это зловоние. Жена Никодима, Фекла, в помощь мужу поторговывала рыбой на базаре, и рыбный запах въелся здесь не только в каждую тряпку, но и в сырые стены.

Присмотревшись в полумраке. Ольга Ивановна увидела родильницу сидящей на кровати, в рубахе, сверх которой была наброшена на голые, костлявые плечи старая рваная шаль, а под больной подостлана, чтобы не пачкать постели, грязная, обтрёпанная юбка, в которой она обычно торговала.

На коленях дворничихи лежал час назад родившийся младенец. Мать, поворачивая его с боку на бок, бормотала:

— Иван, Николай, Пидафор, Никанор...

Акушерка ахнула при взгляде на неё.

— Фекла, да ты с ума сошла, что сидишь!

Но та, кивнув в виде приветствия головой, продолжала:

— Саватей, Федосей, Савелий, Илья, Сафрон, Андрон...

Акушерка подумала, что Фекла бредит, и стала искать бабку.

На сундуке у печки бабка, свернувшись, спала, и только по острому носу, выглядывавшему из-под тряпья, можно было догадаться, что это не узелок с одёжей, а старуха. Рядом с ней спала четырехлетняя дочь Феклы, Грунька.

— Не трожьте её, пусть отдохнёт, — слабо проговорила больная и снова забормотала: — Пахом, Мосей, Сигней, Митрей, Алидор, Миль, Нимподист.

Несколько ободрённая здравомысленным замечанием акушерка спросила её, однако, не без тревоги:

— Что ты такое бормочешь, Фекла?

— Места нету, — недовольная, что её перебивают, ответила дворничиха. — Чтобы место вышло скорее. На какое имя выйдет место, от того святого, значит, и помощь. На тое имя и крестить. — И она продолжала своим слабым голосом: — Назарий, Гервасий, Протасий, Макар...

Акушерка всплеснула руками.

— Ах, ты, Господи! Что за некультурность. Ну и люди!

И, наскоро продезинфицировав руки, принялась за больную.

Благополучно совершив нужную операцию, Ольга Ивановна строго наказала больной не подниматься с постели и, пообещав прийти завтра, разбудила старуху-бабку:

— Вставай, старая. Ребёнок родился. Выкупай его.

Но старуха только махнула рукой на купанье. Родился, — и слава Богу. И, стукнув об пол костлявыми коленями, она стала креститься в передний угол.

II

Несмотря на весь уход, богатой больной становилось все хуже, и температура на другой день ещё более повысилась. Ольге Ивановне заплатили щедро, но в её услугах более не нуждались, и это её так огорчило, что она не рада была и плате.

Однако, и тут она не забыла о дворничихе и, как обещала, пошла вечером навестить её.

Но той дома не оказалось.

Не было в этот час и дворника. Лишь с собачонкой на дворе, у сорной ямы, копошилась Грунька. Из помоев и отбросов, которые попадали сюда из господской кухни, девочка выбирала остатки и с аппетитом подъедала, делясь дружески со щенятами и отнимая у них изо рта то, что нравилось ей.

Ольга Ивановна поспешила оттащить девочку от этой: заразы, отчего та подняла рёв. Пришлось дать ей копеечку на конфеты, чтобы утешить.

— А где мать? — спросила она её, почти убежденная, что Феклу свезли в больницу.

— В баню усла, — прошепелявила девочка.

— Как в баню? Что ты плетёшь!

— Да, в баню усла, — настойчиво повторила девочка. — Со сталухой.

Ольга Ивановна не могла поверить.

«И я тоже хороша... — осудила она себя. — Конечно, ребёнку не станут говорить, что мать увозят в больницу».

Но тут явившийся Никодим подтвердил равнодушно, что Фекла, точно, ушла со старухой в баню.

— Да как же ты отпустил её?

— А чего ж в баню не отпустить? Не в кабак, чай!

Ольга Ивановна глубоко вздохнула и покачала головой:

— Ах, ты, Господи!

Расспросив Никодима, давно ли Фекла ушла в баню, уверенная вполне, что с той что-нибудь приключится там неладное, поехала туда.

III

По случаю субботы баня была битком набита голыми телами женщин, большею частью безобразными. Нищета и тяжкий труд не любят красоты и калечат члены, вздувают или вытягивают животы, превращают в тряпки груди.