Осенние дожди

— Кирьяныч, сильно занят? Поговорить охота.— Лукин пододвигает стул, садится на него верхом.— Вот ты объясни мне, как это люди не научились понимать: если их пробуют выволочь из самой настоящей трясины, так это же для них стараются, а не для какого-то гам дяди?

— Погоди, погоди. К чему такое сложное вступление?

— А вот к чему. Хожу я в эту бывшую Маркелову бригаду. Шефствую, так сказать. Ничего не скажу: в работе люди — поищи таких. Норма не норма, время не время, вкалывают, как надо. Но и все тут! Начинаю про международные дела — отворачиваются, расходятся по своим углам. Это им неинтересно. Говорю про то, что религия — дурман, обижаются.

— Может, слишком сложно то, что ты им рассказываешь? Не у всех же грамотешка...

— Да нет, четыре-пять классов у каждого. А у некоторых — семилетка.— Он вспомнил что-то, рассмеялся.— Один недавно решил, видно, меня за грудки схватить растеряюсь, лет? Спрашивает: «Вот ты, Лукин, твердишь: религия и наука — вечные и непримиримые враги. Верно — нет?» — «Ну, Верно»,— говорю. «А как же это совмещается: и наука утверждает, что материя вечная, и книги Ёккле...» Тьфу, черт!

— Екклезиаст?

— Во-во. И она, говорит, утверждает то же самое. «Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки». Ну и так далее.

— Интересно. А ты что же?

— А я ему отвечаю: «Мозги у тебя, парень, набекрень. Там о чем, в твоей книге? О том, что бейся не бейся, хоть в лепешку расшибись, а ничего в жизни не изменишь... А мы вон реки в другую сторону повернули и Голодную степь озеленили. И в космосе опять же...» Смеется, гад! Темный ты, говорит, человек, Лукин.

— Слушай, а ты, случаем, не слишком ли вспыльчив с ними? Это ведь отпугивает.

— А то ты не узнал моего характера? Сегодня, правда, не выдержал — говорю им: «У меня что — других забот нет, кроме как с вами тут каждый вечер кувыркаться?»

— Мощная агитация, ничего не скажу.

Лукин задумался ненадолго, потом весело воскликнул:

— Ну ничего! Все равно расшевелю их, вот увидишь! Есть и у меня одно средство. Я у Наташи-библиотекарши книжицу одну высмотрел. «Забавное евангелие» называется. Начну им с завтрашнего дня вслух читать. Пусть даже один останется слушать, он потом остальным — не удержится — расскажет!

Лукин походил по бараку, как-то удивленно крутнул головой:

— Ай да Маркел! Ай да ирод проклятый! Успел, гляди-ка, наработать!

Глава четырнадцатая

1

Всякая умная работа, то есть такая работа, в устройстве которой участвовали ум, сообразительность и расчет, в конце концов сама становится объединяющей. Она увлекает людей так, что они забывают об усталости. Появляются какие-то совершенно иные критерии. Наблюдать такую работу — удовольствие, участвовать в ней - тем более.

Лукин поднялся ни свет ни заря. Он чиркнул спичкой, поднес к часам желтый крохотный огонек, негромко произнес:

— Ого!

И начал торопливо одеваться. Мне не спалось, я спросил удивленно:

— Куда это в такую рань?

— Субботник же. Жалко ребят будить, самый сладкий сон сейчас. А надо.

Я и запамятовал о том, что перед сном бригадир предупреждал всех:

— Имейте в виду, завтра подъем па час раньше. Давайте так, чтобы мне за ноги вас с кроватей но стаскивать и холодной водой не обливать. Я это могу,— усмехнулся он.

— Ты можешь,— подтвердил Серега.— Прошлый раз налил мне воды в сапог. Думаю, что такое хлюпает?

— Да брешешь ты,— возразил Лукин.— Это тебя девки в девятом бараке из ведра окатили. Думаешь, не знаю?

— А ты у меня спросил: был я в том бараке? — обиделся вдруг Сергей.

— Его туда агитатором прикрепили,— подал голос Борис.— Наташку Звягинцеву агитировать.

— Смерть предателям! — полный благородного гнева Серега бросился к Борисовой койке; они начали весело барахтаться.

— Легче, легче, бугаи,— проворчал бригадир.— Силу поберегите до завтра, пригодится.

— Испугал,— насмешливо возразил Шершавый.— Увидишь, завтра первенство отхватим!

— Грозилась синица...

Так было вчера.

А сегодня, как только бригадир включил лампочку под потолком и зычно выкрикнул: «Подъем!», вчерашние «противники» — Серега и Борис — внезапно объединились.

— Избить его, что ли? — задумчиво предложил Серега.— Что ты предлагаешь?

— Насплетничать Сычихе. Скажем: куда вы глядите, он же за врачихой ухаживает! Она той глаза выцарапает.

Вот так, перекидываясь беззлобными шуточками, они встают, одеваются, бреются. Завтракают стоя, на ходу: некогда! На всякую работу нельзя опаздывать, на эту — тем более.

— Пожалуй, и я с вами пойду,— говорю я.

— Вот это правильно,— насмешливо соглашается Лукин.— Микула Селянинович. Именно тебя там не хватало.

— Да нет. Мне просто посмотреть.

— Вот днем и приходи,— говорит Лукин, наматывая шарф на тлею.— Только далеко от дома все-таки не отдаляйся. Всему свое время.

Поселок неузнаваем.