Осенние дожди

— А ты, бригадир, не очень-то шуми,— вмешивается Шершавый.— Что-то ты не в меру строг последнее время. Гляди, как бы мы не начали заикаться.

— Кто строг? — удивленно восклицает Шайдулин.— Лукин? Знаете, что я скажу? Не видали вы строгостей! Вот когда я был в армии...

— А ты что, и в армии служил? — удивляется Шершавый.

— А я что — дезертир какой, что ли?

— Ну, силен парень! И сын у него, и в армии служил...

— А ты не смейся. Вот я лучше расскажу про своего командира отделения,— продолжает Шайдулин. И усаживается поудобнее на койке, поджав ноги под себя «калачиком».— Ты, товарищ Лукин, абсолютно золотой человек. Но вот мой командир отделения, когда я служил на заставе, товарищ Антон Воробьев, по-моему, был даже чуточку лучше. Ты как с нами разговариваешь? На басах. Справедливо, не спорю, но все-таки на басах. А он как с нами разговаривал? — Шайдулин хитренько щурится, отчего щелочки его глаз делаются совсем узенькими; молчит, потом продолжает невозмутимо:— Он разговаривал так: «...Рядовой Шайдулин, вам нравится ходить в увольнения?» — «Так точно, товарищ младший сержант!» — Должно быть, у Шайдулина природный дар актера, потому что на наших глазах, почти неуловимо, он преобразился.— «И, насколько мне известно, у вас есть на то особая причина?» — «Так точно, товарищ младший сержант!» — «И зовут ее Дагмара, из военторговского ларька?» — «Так точно, товарищ младший сержант!»

И снова в одно мгновение лицо Шайдулина меняет выражение, становится незнакомым, озорным, почти мальчишеским.

— «Ну так вот, рядовой Шайдулин, сегодня вы не пойдете в увольнение».— «Слушаюсь, товарищ младший сержант!» — «А почему вы не спросите за что?» — «За что, товарищ младший сержант?» — «А за то, рядовой Шайдулин, что ваша коечка напоминает мне барханы в знойной пустыне Каара-Кумы».

— Ишь ты,— сочувственно восклицает Лукин.— Это, стало быть, он такой строгий был?

— Ужас!.. Я, конечно, как положено, отвечаю: «Виноват, товарищ младший сержант!» — «Вот то-то и оно, что виноват,— говорит.— А пойдет вместо вас в увольнение рядовой товарищ Кропачев».

— Это же надо! — снова сочувствует Лукин, а Серега покатывается со смеху.

— «И пойдет, он товарищ Шайдулин, прямиком к военторговскому ларьку».— «Зачем, товарищ младший сержант?» — «А чтобы разъяснить товарищу Дагмаре, по какой такой причине рядовой Шайдулин не явился на свидание».

Шайдулин вздыхает, но воспоминания, видимо, приятны ему. Говорит:

— И тогда, бригадир, проси его не проси, хоть на колени падай,— ничего не изменит и не отменит. Вот так воспитывал нас товарищ младший сержант Антон Воробьев,— под общий хохот закончил Шайдулин.

— Да, но где же Лариса? Уже совсем темно,— спохватывается Борис.

— У нас говорят,— вежливо замечает Шайдулин,— хочешь беспокойства — заведи ишака или молодую невесту.

— Но-но,— замахивается на него Борис.— Я покажу ишака!

— Так я же не про тебя, Борис,— оправдывается Шайдулин.— Где ты в тайге найдешь ишака?

И оба смеются.

— Слушайте, братцы-кубанцы, совесть у вас есть? — внезапно страдальчески восклицает Шершавый.— Занимаются же люди! — Он зажимает уши ладонями, монотонно бормочет, почему-то усердно моргая:— «Древнее государство Урарту образовалось в девятом веке до нашей эры у озера Ван...»

Борис прижимает палец к губам: т-сс!

— Девять да двадцать — почти тридцать веков. Кошмар! У нас в Ташкенте говорят: «Это было так давно, что мой дедушка забыл, как его тогда звали»,— вслух рассуждает Шайдулин.— Бригадир, ты на озере Ван никогда не бывал?

— Чего не случалось, того не случалось, врать не хочу,— отзывается Лукин.— А тебе как, Алексей Кирьянович, не приходилось?

— Да нет,— я развожу руками.— Государство Урарту? Нет, не приходилось.

Борис вдруг весь вытягивается и замирает, будто делает стойку. Прислушивается к грохоту железа за дверью, шепотом предупреждает:

— Лариса...

И верно. Входит Лариса, вся в снегу. Снег на платке, на воротнике шубки, на плечах.

— Понаставили тут ведер — черт голову сломит! — ворчливо говорит она.— Уфф, снежище! Здрасте, мужики, что приуныли? Борис, помоги раздеться, что сидишь? Неужели учить надо?

Мы уже привыкли, что очень разные по смыслу фразы она произносит вот так, без интервалов. Голос у нее властный, чуть резковатый; разрумянившаяся на морозе, крупная, с крупными волевыми чертами лица, она по-своему привлекательна, и мы понимаем, почему у Бориса сейчас такой ошалелый вид. Командует она Борисом круто, так что Серега и Шайдулин многозначительно переглядываются.

Впрочем, Серега тут же снова склоняется над учебником.

А Лариса спрашивает:

— Мужики, сознайтесь, кто подсунул Анюте сливовый компот?

— Не я.— С почти ритуальной серьезностью Лукин прикладывает руку к сердцу.

— Не я,— клятвенно поднимает руку Борис.

— И не я,— отчаянно качает головой Серега, не разжимая ушей.

— Э, от вас разве правды добьешься,— Лариса поправляет прическу.— Зря у Ритки-парикмахерши полдня проторчала. Никто даже не оценил. Мужчины, называется. Двадцать шестая банка — с ума сойти! Борис, помоги снять валенки, или тоже учить?