Осенние мухи. Повести

Курилов отдавал Далю свою дочь, как будто приносил жертву разгневанным богам. Я знал, что девушка очень богата: все состояние первой жены Курилова досталось детям. Министр отказался от своей доли наследства в их пользу после женитьбы на Маргарите Эдуардовне. Никогда я не видел, чтобы человек был так неловок, совершая великодушные поступки…

Я не ожидал, что Даль будет столь сдержан в общении с министром, и понял, что его позиции не так уж и слабы. Помню, что слушал беседу двух царедворцев очень внимательно, а потом вдруг взглянул на небо и бухту и ощутил неожиданную тоску по мирной, буржуазной, незаметной жизни вдали от всего мира…

Даль и Кашалот выбрали наконец даму — ее имя было мне неизвестно, — которая могла переговорить с императрицей.

— Она добра, — сказал Даль, — и не раз выполняла деликатные поручения.

— Полагаете, их величества соблаговолят приехать? — с прерывистым вздохом спросил Курилов.

— Я сделаю все, что смогу… — Даль кивнул с устало-снисходительным видом.

— Увы, государыня меня не жалует.

— О, это не так, совсем не так, — пробурчал барон. — Ее величество — женщина (Даль как будто испытывал неловкость за то, что употребил столь вульгарное слово) очень нервная, по-немецки прямая и искренняя, не умеющая скрывать свои чувства, у нее чистая прекрасная душа, возможно, слишком возвышенная для нашего пошлого века.

— Это безусловно так! — горячо согласился Курилов. — Никто, ни один человек в мире, не почитает ее императорское величество больше меня. Я люблю ее всем сердцем, но она… Повторюсь, Матвей Ильич, она не испытывает ко мне симпатии. Должно быть, я чем-то оскорбил ее чувства. Царица, как вы верно изволили подметить, остается женщиной.

— О чем иногда можно только пожалеть, — вкрадчиво заметил Даль.

Они довольно долго обсуждал и поведение придворных и царственной четы. Внезапно Курилов

сказал:

— Матвей Ильич, государь сделал вас своим доверенным лицом. Вы не согласитесь передать его величеству…

Голос Курилова дрожал, я услышал в нем страх, но он собрался с силами и закончил:

— …что Маргарита Эдуардовна, что моя жена останется в Санкт-Петербурге, пока не будет представлена августейшим монархам?

— Конечно, дорогой друг, — после секундной заминки ответил Даль.

— Я устал от двусмысленностей и кривотолков. Я хочу, чтобы к моей жене (он сделал ударение на этом слове) относились со всем должным уважением. Я долго размышлял, Матвей Ильич: уступлю сейчас — все повторится, пусть и в другой форме. Мне известно, что травля началась после того, как я захотел представить жену ко двору. Я знаю… Но хочу прояснить все раз и навсегда. Если его величество откажется приехать в мой дом, я пойму, что больше не могу занимать свой пост. Я с радостью подам в отставку — я болен и устал.

Они долго молчали, потом Даль сказал:

— Договорились, мой дорогой.

Они простились, барон уехал, а Курилов остался сидеть на скамейке в двух шагах от меня. Я прекрасно мог его видеть.

День был теплым, небо закрывала туманная дымка, в воздухе жужжали летние мушки. Курилов сидел неподвижно. Он был очень бледен. Внезапно он издал тяжелый, идущий из глубины сердца то ли стон, то ли вздох. Я долго смотрел на него. Наконец он поднялся и медленно, тяжело опираясь на трость, пошел по узкой аллее. Приблизившись к дому, он распрямил плечи и выпятил грудь. Теперь мой Курилов двигался как человек, привыкший к почтению окружающих.

Глава XX

На следующий день дом стал похож на гудящий улей: мастера обновляли убранство комнат.

Насколько я помню, императрица долго медлила с ответом. Курилов нервничал и с утра до вечера ходил по дому тяжелой нетвердой походкой. Он был суров и нетерпелив с секретарями и слугами. Меня удивлял его равнодушно-враждебный тон в разговорах с дочерью. Время от времени он украдкой бросал взгляд на Маргариту Эдуардовну, словно пытался понять, что в конце концов перевесит— честолюбие или любовь. Всякий разу него на лице появлялась улыбка покорности судьбе, и он со вздохом отворачивался. Каждый вечер мы с Фанни встречались в парке у калитки, и она сообщала о волнениях в университетах, которые власти подавляли с неслыханной жестокостью, об арестованных и сосланных студентах. Ее голос дрожал от ненависти, а у меня перед глазами стояло бледное лицо Курилова… своя правота была и у студентов, и у Кашалота.

Каждый самый ничтожный человечек думал только о себе, о своей жалкой жизни, ненавидел и презирал себе подобных — так повелось от века, и в этом была высшая целесообразность… Я отлично понимал правду той и другой стороны. Игра закончилась. Господь требует от своих созданий слепого повиновения.

Время шло, а ответа от императрицы все не было. Дом наводнили поставщики цветов и декораторы. Рассматривалась — правда, недолго — идея ночного праздника в садах.

Разбитый перед домом парк спускался к серой воде залива. На дюнах росли сосны и колючий ежевичник. Кажется, Ипполит Курилов посоветовал дяде одеть музыкантов в барочные костюмы и усадить их на плавучий помост.