Осенний свет

Снова зарокотала земля и вздрогнули скалы.

– Это ничего, – сказал мистер Нуль. – Мне кажется.

Танцор стоял на каменной плите у входа в грот, по правую руку от него поместили связанного капитана Кулака с кляпом во рту, а все остальные расположились напротив и слева – темная масса народу, взирающего и внимающего, хотя мексиканцы и не знали ни слова по-английски. В голой каменной чаше Утеса Погибших Душ метались красные отсветы факелов. Сантисилья, индеец и члены экипажа «Необузданного» сидели впереди и не смотрели ни на Танцора, ни на капитана.

– Братья и сестры, – начал Танцор, – мы собрались здесь сегодня с целью изничтожить вот этого вот капитана Кулака. Но только сперва мы будем его судить, беспристрастно и нелицеприятно, дабы установить факт его вины. Лично я вам сразу скажу, как я есть обвинитель, что знаю его как распоследнего и сучьего подонка, убийцу невинных младенцев и насильника над чистыми девушками. – Он резко обернулся и ткнул пальцем туда, где сидел Кулак. – Это подлый, беспринципный и бесчеловечный предатель и, прямо можно сказать, ложный кумир молодежи. Недочеловек он, хуже дерьма, от него разит, как от паленой щетины. Сколько он народу поубивал, сколько растлил, падла, – одно слово, недостоин он общаться даже с последними подонками, вот мы и собрались здесь судить его, подлеца, по всей справедливости. – Он замолчал, вздернув подбородок и держа в руке свои темные очки, и бешеные черные глаза его метали молнии. Внезапно он указал на Сантисилыо: – Свидетель номер один!

Сантисилья поднялся, криво усмехаясь, трубка его курилась марихуаной.

– Подними правую руку, – распорядился Танцор. – Ты клянешься говорить правду, только правду, и ничего, кроме правды, да поможет тебе бог?

Сантисилья пожал плечами:

– Ты что? Кому нужна правда?

– Правду, только правду! – повторил Танцор. – Начинай.

Он уселся, кипя бешенством, и глаза у него бдительно тлели, точно волчьи. Темные стекла очков в свете костра отсвечивали красным.

Сантисилья обернулся к публике и стоял, покачивая головой, будто не веря в происходящее. Наконец, он заговорил, скрывшись, словно за ритуальной маской, за интеллигентной манерой речи:

– Я читал в одной книжке, что человеку надлежит быть либо героем, либо святым, а между находится не мудрость, а банальность.

Он запнулся и словно бы задумался, поглядывая на капитана.

– Но что есть герой? Если бы существовали истины, независимые от течений бытия, то не было бы истории истин. А что есть святой? Если бы имелась одна неизменно правильная религия, немыслима была бы никакая история религий. Как бы ни было развито сознание человека, все равно оно, точно пленка, натянуто на его живую жизнь, пронизано его горячей, пульсирующей кровью и даже испытывает воздействие скрытой силы космической прямолинейности. Каждый миг самосознания обречен неводом Времени вытягивать улов Пространства...

Танцор поднялся на своем месте и нацелил автомат в сторону Сантисильи.

– Эй, кончай травить. Давай излагай про его вину.

Сантисилья кивнул.

– Я вовсе не утверждаю, – продолжал он, – что вечных истин не существует. Наоборот, ими без счета владеет каждый человек в той мере, в какой он сам существует и обладает сознанием в этом мире мыслей, для конгломерата которых эти вечные истины в данный конкретный момент восприятия служат отправными точками, некими железными причинно-следственными построениями в рамках предпосылок и умозаключений. И в этом отношении нет ничего...