Осенний жаворонок

Впервые за это утро он огляделся глазами человека, вышедшего ясным утром в осеннее поле. Живыми кострами пылали на взгорках березовые перелески, далеко за границей полигона по серебристому жнивью полз трактор, простор был открыт и ясен, теплое солнце, поднимаясь, насыщало небо летней синевой, и вдруг почудился Батурину в этой сини далекий голос жаворонка — он даже голову задрал. Или скрипят траки?.. Но ведь говорят, осенью, перед отлетом на юг, когда птенцы выкормлены и крылья их окрепли, старые птицы нередко поют.

«А что, Наталья Сергеевна, теперь — в бессрочный отпуск. Давай-ка махнем к нашему агроному. Сначала наслушаемся жаворонков, а там можно заняться и той злополучной «череззерницей». Твой Батурин хоть и профан в этом деле, но голова и руки еще при нем. Глядишь, и старшего сынка, вояку нашего, легче станет заманивать в гости — в деревню к родителям отпускники нынче охотнее едут, чем в города».

То ли от пришедшей мысли, то ли от ласкового солнца, а скорее всего, от чувства завершенности большой работы стало Батурину по-домашнему уютно в тесной броне, все болячки затихли, даже та, что припекала сердце колючим жарком и пошевеливалась в груди тонкой иглой. Может, ничего и не было? Разве у здоровых людей не покалывает сердце от тревог? Никому не говорил Батурин об этом. Заикнись — залечат, и с батальоном пришлось бы расстаться, а он вот отстоял в строю до последнего дня. Протирать штаны на кабинетной службе много охотников, да он не из их числа.

Оглянулся по привычке, машинально, — что за оказия? Справа, чуть сзади и совсем близко от колонны резерва, танки выползали из заросшего оврага и строились в боевой порядок. «Что это они… тренировку устроили?..» Чужие опознавательные знаки резанули по глазам, и загремела, завыла над солнечным полем железная сеть, опускаясь над Батуриным и его солдатами.

Можно тысячу раз испытать силу внезапности, но и в тысячу первый она останется внезапностью. Ни один другой батальон, кажется, не мог бы сделать больше в одно утро: форсировал реку, разгромил опорный пункт, захватил плацдарм, теснит «противника», обеспечивая другим простор для маневра. И когда уже время ставить точку, уступать место смене — из какого-то забытого разведкой и богом оврага на стыке с соседом выползает несколько танков, неведомо как уцелевших, и твоя близкая победа оборачивается поражением. Все, оказывается, было зря: долгий марш, бессонная ночь, ядерная бомбардировка, авиационный и артиллерийский штурм, предельное напряжение сотен твоих солдат при форсировании и атаке — ведь эти несколько танков, смяв резерв, ринутся к переправе, и там такое начнется!.. Что из того, что главные силы батальона еще ведут успешный бой вдали от берега? Вершина сама упадет, если под корень рубануть топором. «Противник», конечно, не замедлит навалиться на качнувшуюся в его сторону чашу весов. Вон уж впереди, по фронту третьей роты, снова забушевал огонь…

Батурин скомандовал колонне разворот и огонь. Приказал Шарунову немедленно перевернуть фронт роты и атаковать во фланг появившиеся танки, которые могли быть и не одни.

Командиры экипажей, хватаясь за переключатели связи, изумленно оглядывались, еще не успев понять, что бой уже начался здесь, во втором эшелоне батальона. Но они выполняли команду Батурина — машины разворачивались, люки распахивались, выпуская бойцов, — это сейчас было главным. В открытом столкновении боевые машины пехоты недолго выдержат против танков, но им и не надо долго. Только бы успели реактивные снаряды сорваться с их башен до того, как танковые снаряды ударят в броню. Только бы гранатометчики успели покинуть десантные отделения, прирасти к земле, приготовить к бою свое оружие. Только бы Шарунов не промедлил лишней минуты…

Если бы мог — в эти секунды Батурин роздал бы себя по частям наводчикам-операторам, гранатометчикам и механикам-водителям, от которых теперь все зависело. Но он роздал им себя раньше…

Еще до того как с обеих сторон сверкнули выстрелы, в ушах Батурина достиг предела вибрирующий рев железных трасс. Теперь они сближались, пока не сошлись в пылающий фокус, и этот грозный перекресток смертей блуждал совсем близко, что-то выискивая. Уж не приманивал ли его разгорающийся колючий жарок в груди Батурина, как, бывало, фронтовыми ночами неосторожно зажженный огонек приманивал пули снайперов? И вся броня батальона с приданными ему силами не защитит комбата, когда огонь ведется по нему из недостижимой дали, откуда однажды прилетела та самая трасса, что опалила сердце неисцелимой болью. Вот если бы снова рядом встал он, его первый командир, отодвинув время, и заслонил своего бывшего автоматчика броней тридцатьчетверки, холодной и шероховатой, как чешуя древнего ящера… Далеко его первый комбат, и нет оттуда дорог…

Знакомо простучало вблизи, осыпая солнечный дождь, алый клочок метнулся в глазах, но Батурин не успел его узнать — пылающий перекресток трасс нашел, что искал в оголенном пространстве. Колючий жарок в груди вырос в целый костер, и боли не стало.