Ошибка биолога(Избранные сочинения. Т. II)

Фабрика кинематографических лент Вильсон и К°.

Единственные в мире ленты Джонатана Форста, изображающие жизнь и обычаи Папуасов!

По непредвиденным обстоятельствам, талантливый представитель нашей фирмы Джонатан Форст не мог закончить замечательную серию своих лент. Белый человек, которого папуасы имели в виду съесть на праздничном пиру, не оправдал возлагавшихся на него нашей фирмой надежд и скрылся бегством. Вследствие этого приглашаем лиц, намеревающихся лишить себя в непродолжительнее времени жизни, на следующих условиях. Означенное лицо отправится под руководством нашего представителя в страну папуасов, где позволит беспрепятственно себя съесть людоедам. Когда мы получим ленту с изображением этого события, родственникам или иным лицам, по приказу съеденного, уплачено будет 50.000 долларов.

Вильсон и К°, Балтимор.

Охотников пока еще не нашлось. Не угодно ли?

К звездам

I

Поль Лефевр тщетно пытался выбиться из посредственности.

Всегда повторялась одна и та же история. Он задумывал новую картину и весь горел огнем вдохновения. Думал и говорил только о своем будущем произведении. И задолго перед тем, как взять кисть в руки, мечтал целыми часами о будущем.

Вот картина его на выставке. Он вмешался в толпу и слышит восторженные отзывы.

— Какой талант! За последнюю четверть века не появлялось ничего подобного! Это совсем новая школа!

Так говорят кругом, но чуткое ухо художника ловит тихий, нежный лепет розовых девичьих губ:

— Я хотела бы видеть Лефевра. Он, наверное, красивый, высокий и у него глубокие-глубокие серые глаза, которые видят душу насквозь.

Наутро читает газеты. Всюду восторженные рецензии.

«Лефевр! С этого дня живопись должна начать новую эру. Художник разрешил великую проблему нового искусства. Искания духа последнего времени соединились с красотой формы. После серых сумерек, темной ночи, взошла заря и блеснули первые лучи солнца. И солнце это, скажем смело, — картина Лефевра!»

О, газетные рецензенты умеют писать, когда захотят! Пусть они преувеличивают, льстят, но их лесть так приятна, так ободряет! Чувствуешь себя приподнятым, гордым в собственных глазах своих; удача — вот секрет жизни, вот тайна искусства!

И, конечно, к Лефевру является богач, быть может, американский миллионер и покупает модную картину за бешеные деньги.

Исполняется давнишняя мечта. Лефевр едет на Восток. Видит пирамиды, сфинкса. Дальше, в Азию. Восточная роскошь, баядерки, таинственный полумрак индийских храмов. Китай, Тибет. Всюду побывает он и сюда, на родину, принесет великую, разгаданную им первым, тайну Востока…

Имя его гремит, имя его на устах каждого.

— Лефевр, Лефевр!

И даже живые мертвецы, заседающие в академии, избирают его в «бессмертные», подчиняясь голосу всего народа…

Когда на полотне еще не было ни мазка, Лефевр уже переживал жадно все ощущения славы, и пил отравленную чашу лести и поклонения, и гордо поднимал голову, смотря на всех свысока и едва отвечая на вопросы.

— Лефевр задумал новую картину, которая на этот раз его не обманет! — посмеивались в кабачке, где собирались художники.

Лефевр входил мрачный и гордый, садился в углу за отдельный столик и пил вино, смотря куда-то вдаль, через головы присутствующих.

Его не оставляли в покое и, переглянувшись, шли к нему целой процессией со стаканами в руках и чокались.

— За величайшее произведение искусства в XX веке!

Лефевр злился. Отвечал резко, грубо. Ссорился, оскорблял. Уходил, наговорив всем колких неприятностей. И оставшиеся художники говорили:

— Какой невыносимый человек! Он ведь действительно убежден, что первый художник в мире, а каждая его картина проваливается с треском.

— А что Сюзетта?

— По обыкновению, позирует ему даром. Влюблена. А он обращается с ней хуже, чем с горничной. Жаль, такая милая, хорошенькая девушка и возится с таким негодяем.

— Ну, уж ты слишком: почему негодяй?

— Ах, милый, не все же рассказывать. Если говорю, значит, что-нибудь знаю.