Ошибка молодости

Вечную двоечницу и неудачницу.

Зойка, вздохнув, мотнула кудрявой головой, словно отгоняя наваждение. Медленно она зашла в подъезд и медленно, как старуха, поднялась по лестнице. Лифт, остро пахнувший мочой, как всегда, не работал.

Мать и Клара ждали ее с ужином. Она от еды отказалась. Встала под горячий душ, долго отогревалась, наконец ей стало душно от плотного пара, и даже слегка закружилась голова. Она вышла из ванной, укуталась в старый фланелевый материнский халат, пахнувший хозяйственным мылом, и легла на диван.

«Бедная Тома! – подумала Зойка. – Бедная мать, бедная Клара. Все одинокие, затравленные и нищие. Такие же, как эта страна – тоже затравленная и нищая. Так тут и проживается жизнь. Вся жизнь – в страхе, борьбе и вечной мысли о куске хлеба и завтрашнем дне. И никто не знает, что бывает по-другому. Совсем по-другому. Что бывают нарядные и теплые страны, яркие цветы, сочные фрукты. Свежее мясо, терпкое вино. Кружевное нежное белье, ласкающее кожу. Удобная и мягкая обувь, аромат духов, вселяющий в женщину уверенность и дарящий надежду.

Что бывают улыбки – просто так, случайно встреченному прохожему. И почтительность продавцов, и внимание официантов. Улыбки и утешительные слова врачей в идеально накрахмаленных халатах. Больницы с кипенно-белым, ослепительным бельем, с цветами в вазах, телевизором и телефоном. Блестящие машины с мягкими сиденьями, услужливо катящие тебя по ровным, словно зеркальным, дорогам.

Все это – бывает! Вот только не здесь. А может, и счастливы они своим незнанием всего этого? Может, это и спасает их от непролазной мутной тоски?

Мать. Слава богу и слава Аллаху, скоро она увидит другую жизнь. Успеет прочувствовать и почувствовать ее. Вкусить. Насладиться ею. И забудет, забудет о долгих, бесконечных, нерадостных годах, прожитых в горе, нищете, одиночестве.

А Клара? Совсем старая и почти немощная Клара? Она-то останется здесь. И совсем одна. Никого на всем белом свете. И все мысли сейчас о том, кого подселят в Раисину комнату. А вдруг – пьяницу? Или скандальную бабу? И жизнь окончательно превратится в ад, из которого уже не будет выхода. Только один – доживать, доживать свою жизнь, и как можно быстрее.

Вот и Тома. Томка. Подружка. Вот ведь судьба. И все у человека было. Всё. Мать, отец, отдельная квартира. Лаковые туфельки и нарядные платья. Апельсины и шоколадные конфеты – не на праздники, так, каждый день, в вазочке на столе. Музыкальная школа и черное лаковое пианино – несбыточная Зойкина мечта, только бы подойти и погладить белоснежные, полированные клавиши. Хорошие отметки, белое платье с кружевом на выпускной вечер, институт.

Все было – и ничего нет, ни любящих родителей, ни нарядных вещей. Нет даже пианино – мать видела, как крепкие мужики выносили его на ремнях из подъезда».

А Томино скудное пальтишко и облезлые сапоги? А работа в диспетчерской?

Зойка помнила это жуткое место – запах перегара и мужских носков, рваный линолеум, заплеванная раковина, вечный нестерпимый грубый мат. Холод зимой и духота летом. В телефонной трубке скандальные выкрики вечно недовольных жильцов. Невыносимый запах рыбы, лежащей в раковине. И радость матери – на ужин сегодня котлеты.

Все пытаются унизить: от воспитателей в детском саду до медсестры в поликлинике и продавщицы в несвежем халате и с облупленным лаком на красных коротких жадных пальцах. От школьной директрисы до вокзальной кассирши и уборщицы в «Детском мире». Унижающим других, им, униженным, становилось легче. И никто – почти никто – не желал быть терпимее и добрее. В злобе и ненависти выживать почему-то легче.

Зойка встала, оделась, сказала:

– Я скоро, мам! – Набросила на руку шубу и вышла на лестницу. У Томиной двери Зойка на секунду задержалась, задумалась и решительно нажала на кнопку звонка.

Дверь распахнулась. На пороге стояла хозяйка и с прищуром и ухмылкой смотрела на нежданную гостью.

– Чего тебе? – грубо бросила она.

Зойка шагнула в прихожую. Потом она торопливо начала снимать с пальцев кольца. Стянула с запястья тяжелый браслет, вынула из ушей серьги. Не глядя на Тому, положила все это на тумбочку. Потом на табуретку аккуратно пристроила шубу и, красная от смущения и неловкости, тихо сказала:

– Пожалуйста! Не обижайся! – И подняла на Тому полные страдания и мольбы глаза.

Та, закусив побледневшую губу, небрежно бросила:

– Да что там! Куда уж нам обижаться! В нашем положении, знаешь ли, не до обид! – Потом бросила взгляд на тумбочку и табуретку и криво усмехнулась. – По мозгам-то не получишь от свекрухи своей щедрой?

Зойка мотнула головой, выскочила за дверь и, спустившись на свой этаж, громко разревелась.

Тома, еще раз взглянув на щедрые дары, пошла на кухню и достала из холодильника бутылку водки. Выпив полстакана, она завыла – по-собачьи, в голос.

* * *

Такси в аэропорт подъехало ранним утром. Клара и Раиса рыдали у двери – понимали, что прощаются навсегда. А позади была целая жизнь.