Ошибка просветления

В: Когда Вивекананда спросил Рамакришну, видел ли он, тот ответил: «Да, видел». Что он имел в виду?

У. Г.: Тебе нужно спросить у него. Я не могу ответить. Я не знаю, что он имел в виду. Но я тебе объяснил…

В: Может быть, каждое понятие играет роль в определённых рамках. Теперь, когда он вне этого и все те вещи неуместны, он и не подумает отвечать.

У. Г.: Мне плевать, что сказал Рамакришна, что сказал Шанкара или что сказал Будда.

В: Вы выкинули всё это?

У. Г.: Это слово не подходит. Всё это вышло из моей системы; не то чтобы я выкинул это или что–то такое. Оно просто вышло из моей системы. Поэтому всё, что я говорю, зависит только от себя самого и не нуждается в поддержке каких бы то ни было авторитетов. Вот почему такой человек представляет собой угрозу для общества. Он является угрозой для традиции, потому что подрывает саму основу наследия.

В: Вы говорите о семи холмах, семи днях…

У. Г.: Эти семёрки, как и то, что происходило со мной в течение этих семи дней, не имеет никакой значимости. Всё это оккультная ерунда. В оккультизме нет совершенно ничего стоящего. Всё это вообще не важно.

Как я часто говорю своим друзьям, я приезжаю в Индию не для того, чтобы освобождать людей, чтобы читать лекции; я приезжаю сюда по личной причине — чтобы избежать суровой европейской зимы — к тому же, здесь дешевле. Мои разговоры с людьми случайны — я действительно имею это в виду — иначе я бы забрался на трибуну. Какой толк забираться на трибуну? Мне это неинтересно. У меня нет никакого послания.

В: Каждый может достичь этого естественного состояния, но это не в его руках?

У. Г.: Это не в его руках; ни в чьих руках. Но ты можешь быть уверен на тысячу процентов — это не моя особая привилегия и я не избран специально для этого чем–то; это находится в тебе. Вот что я имею в виду, говоря, что нет никакой силы вне человека. Это та же самая сила, та же самая жизнь, которая функционирует в тебе. Культура, о которой ты говоришь, подавляет её. Нечто пытается выразить себя, а культура подавляет его. Когда это нечто отбрасывает культуру, тогда оно выражает себя своим собственным образом.

В: Есть ли у тех, кто прошёл через эту трансформацию, какие–то общие характеристики?

У. Г.: Такой вопрос тут не возникает. Если бы я сравнивал себя со святым, в этом была бы моя трагедия. Мы не принадлежим ни к какому общему ордену, братству или чему–то подобному. Что общего у розы, нарцисса или полевого цветка? Каждый уникален и прекрасен по–своему. У каждого своя собственная красота. Нравится вам это или нет — это уже другой вопрос.

В: Является ли уникальность показателем этой трансформации?

У. Г.: Нет, эта индивидуальность не чувствует себя уникальной.

В: Нет. Но для других?

У. Г.: Вероятно. Понимаешь, выражение этого не может не быть уникальным. Когда с тобой это происходит, ты начинаешь выражать свою уникальность совершенно по–другому. Как оно будет выражать себя, ты не знаешь и я не знаю.

В: Как вы относитесь к учёным? Вы говорили что–то вроде того, что Эйнштейн поступил очень несправедливо с человечеством.

У. Г.: А ты не считаешь, что он причинил самый большой вред — атомную бомбу?

В: О

н просто сказал, что материя и энергия взаимозаменяемы.

У. Г.: И в результате появилась атомная бомба. Когда встал вопрос, следует ли Америке продолжать с этим оружием, он сказал: «Да, сделайте это во что бы то ни стало. Если вы не сделаете этого, это сделает Германия». Если не Эйнштейн, то кто–нибудь другой сделал бы это.

В: Так что у него не было выбора; ему пришлось выбирать из двух зол.

У. Г.: Нет. Если вы будете продолжать выбирать меньшее из двух зол, в результате вы придёте только к злу. Вот это и произошло с нами.

Я совсем не считаю его врагом номер один. Я также считаю Фрейда самым большим мошенником двадцатого века, потому что он говорил о теории, не имеющей совершенно никакого основания. Так что он мошенник двадцатого века. Но сегодня это стало сленгом: все его употребляют. Так что в этом смысле; не то чтобы я считал всех этих людей врагами человечества или что–то такое.

В: Это изменение — вы называете его катастрофой?