Ошибка просветления

Ю.: Ты становишься самим собой. Видишь ли, шок от того, что твоя зависимость от наследия человечества была ошибочной, — осознание, озаряющее тебя, как удар молнии, что твоя зависимость от этой культуры, будь то восточной или западной, в ответе за это состояние в тебе. Это относится и к целому, потому что страна — это расширение индивида, а мир — это расширение различных стран. В общем, ты освобождаешься от бремени прошлого и становишься, впервые, индивидуальностью.

Между этими двумя цветами нет никакой связи, так что нет смысла сравнивать и противопоставлять эти уникальные цветы, что Природа выдаёт время от времени. Они по-своему оказали некое влияние, хотя всё вылилось в какие-то мелкие колонии, воюющие между собой, вот и всё. Это продолжается и продолжается. Кого звали спасать этот мир?

В.: Разве нельзя сказать, что это колония цветов?

Ю.: Но у каждого цветка свой собственный аромат. Если бы не наследие человека, которым мы так гордимся, у нас было бы множество таких цветов. Оно уничтожило то, что Природа… (не то чтобы я интерпретировал или понимал пути Природы, цель эволюции или что-то такое; может быть, и нет никакой эволюции.) Если бы не культура, Природа бы породила намного больше цветов — так что это стало камнем преткновения, который мешает человеку освободиться своим собственным образом. И в ответе за эту трудность культура.

Ну, этот цветок — какую ценность он представляет собой для человечества? В чём его ценность? На него можно смотреть, восхищаться им, написать стихотворение, нарисовать его, или можно его сломать и выкинуть, или скормить корове — и всё равно он есть. Он совершенно бесполезен для общества, но он есть.

Если бы не культура, мир бы произвёл гораздо больше

цветов, разных видов и разновидностей цветов, не только одну розу, которой вы так гордитесь. Вы всё хотите превратить в одну модель. Зачем? Тогда как природа бы выдавала время от времени разные цветы, каждый из которых уникален по-своему, прекрасен по-своему. Эту возможность уничтожила эта культура, которая держит человека мёртвой хваткой, не давая ему освободиться от бремени всего прошлого.

В.: Это естественное состояние — то же самое, что настоящий человек?

Ю.: Да, он перестаёт быть кем-то ещё; он то, что он есть, а?

В.: Сэр, вы достигли этого на сорок девятом году жизни?

Ю.:

Этот шок, эта молния, ударившая меня с огромной силой, разрушила всё, взорвала каждую клетку и железу в моём теле — по-видимому, изменилась вся его химия. Этому нет медицинского свидетельства или врача, который подтвердил бы это, но меня не интересует удовлетворение чьего-то любопытства, я ведь это не продаю, я не коллекционирую последователей и не учу их, как вызвать эти изменения. Это нечто такое, что нельзя вызвать силой воли или усилиями с твоей стороны; это просто происходит. Я говорю, что оно беспричинно. В чём его цель, я на самом деле не знаю, но это нечто, понимаешь.

В.: Произошла трансформация?

Ю.: Меняется вся химия тела, так что оно начинает функционировать своим естественным образом. Это значит, что всё отравленное (я намеренно употребляю это слово) и загрязнённое культурой выбрасывается из системы. Оно удаляется из системы, и тогда это сознание, или жизнь (или назови это как угодно), выражает себя и функционирует очень естественным образом. Всё это должно быть извергнуто из твоей системы; иначе, если ты не веришь в Бога, ты становишься атеистом и проповедуешь атеизм, учишь ему и обращаешь в него. Но эта индивидуальность не является ни теистом, ни атеистом, ни агностиком; она то, что она есть.

Движение, созданное человеческим наследием, которое пытается сделать из тебя что-то отличное от того, кто ты есть, прекращается, и то, чем ты являешься, начинает проявляться, по-своему, беспрепятственное, свободное, неотягощённое прошлым человека, человечества в целом. И такой человек становится бесполезным для общества; напротив, он становится угрозой.

В.: А вопроса о том, чтобы быть полезным, не возникает?

Ю.: Совсем нет. Он не считает себя избранным, избранным некой силой, чтобы реформировать мир. Он не думает, что он спаситель, или свободный человек, или просветлённый.

В.: Да, как только он говорит, что он спаситель человечества, он основывает традицию.

Ю.: Так что, когда последователи вписывают его в рамки традиции, возникает необходимость кому-то ещё отколоться от этой традиции — вот и всё.

В.: Когда Вивекананда спросил Рамакришну, видел ли он, тот ответил: «Да, видел». Что он имел в виду?