Один — это механическое целое, например, ваш автомобиль, или ваш велосипед, или ваша пишущая машинка. Они обладают определенным единством, но оно механическое — вы можете разобрать их на части. Вы можете отделить каждую часть своего автомобиля: это не означает, что автомобиль умер, это просто означает, что вы должны сложить все те части опять вместе. И если вы делаете это, то это не будет означать, что автомобиль возвращается к жизни, — это не воскресение! Автомобиль не обладает никакой жизнью, это лишь механическое целое. Можете разбирать по частям, можете собирать части вместе: автомобиль — это не более чем полная сумма его частей.
Органическое целое отличается в том смысле, что оно больше, чем полная сумма своих частей. Если вы разобрали его на части, исчезает нечто невидимое. Тогда вы можете упорно стараться сложить все части опять вместе, но вы не вернете его к жизни снова. Хоть у вас снова и есть скелет, но скелет — это не то, чем был человек. Вы просто разобрали по частям и не заметили никакой пропажи. Но чего-то незримого для глаз больше нет. Вы можете идеально собрать все части вместе, но это будет лишь труп.
Механическое целое — вещь мертвая. Органическое целое — это живой феномен. Вот почему я подчеркиваю, что сущее есть
Чжан Цзин прав, когда говорит:
Истина бессловесна, это верно, — но не говорите этого. Говоря это, вы противоречите сами себе. Я предпочел бы немного окольный путь, — сказать так: «Где заканчиваются слова, вы вступаете в истину», — или: «Когда вы в абсолютном безмолвии, все, что вы переживаете, есть истина». Но вы не можете ничего сказать об этом. Сама природа языка не позволяет этого.
Коль скоро понятно то, что истина становится доступной для вас, когда вы в абсолютном безмолвии, как можете вы ухитриться привести то, что приходит в безмолвии, к низшему уровню языка?
Язык — это мирское; он был изобретен для мирских целей, для базара. Но для храма языка нет. В храме вы должны молчать. Совершенно правильно пользоваться языком, когда вы разговариваете о вещах, но в тот момент, как вы выходите за пределы вещей, вы должны попросту оставить язык позади.
Так что замысел у Чжан Цзина верный. Он — тот человек, который понимает, что говорит. Но я хочу, чтобы вы понимали одну вещь: все то, что высказывалось об истине, обязательно исполнено недостатков и изъянов. Вот наименее ошибочное утверждение:
Мистики всегда осуждали своих современников — само собой, ведь те были людьми, которые неверно понимали их. Никто не осуждает мертвых, потому что никто не знает, понимают они вас или нет, слушают они вас или не слушают и знают ли они о вас хоть что-нибудь. Так что о мертвых ничего нельзя сказать. Но со своими современниками, живыми людьми, все мистики испытали эту проблему - то, что те не понимают.
Да Хуэй не самый древний; только тысяча лет прошло с его времени. Но в Ригведах, которые являются древнейшими писаниями в мире, вы найдете то же утверждение: «Нынешние люди не понимают».
Гаутама Будда две тысячи пятьсот лет назад говорит то же самое. И, к несчастью, я должен сказать то же самое: нынешние люди не понимают. Это представляется постоянной ситуацией. Мистику предопределено быть неверно понятым, и, возможно, ситуация будет оставаться такой же в будущем, потому что все люди на свете не могут стать мистиками...
Очень хотелось бы, чтобы все в мире стали мистиками, искателями истины, но это слишком большая надежда. Даже самая оптимистическая личность не может представить, что весь мир однажды будет способен понять таинственный опыт духовной реализации.