Осина при дороге

Да, все именно так и было. Только что отгуляв свадьбу за скудным столом в тесном кругу товарищей из ячейки, не прожив еще «медового месяца» в новой, коммунальной комнатушке, мчался тот Николай Голубев по срочному заданию в самые отдаленные и глухие районы, колесил по всей горной «линии» – от Белореченской до Кривенковской и от нефтепромысловых Хадыжей до целебного Горячего Ключа. Важные дела привели его тогда и к хутору Веселому.

«Интересно, какой все-таки дорогой подходил он тогда к хутору? Отсюда, с равнины, или, может быть, спускался с другой стороны крутой горной тропинкой? И каков же был тогда он сам?»

По фотокарточкам понять этого Голубев не мог. Мать, правда, говорила, что нынешний Коля сильно похож на отца, значит, он тогда был точь-в-точь как Голубев в свои двадцать лет. Совсем легко, в общем, представить свои-то юношеские годы – университет, веселую компанию студентов, шумные вечера в Ростовском государственном… Примерно – пятьдесят первый, пятьдесят второй год… Преддипломную практику на великой стройке канала Волго-Дон, выезды в районы лесозащитных посадок, знойные дороги и суховеи Обдонья… Выгоревшая степная земля была иссушена и дышала жаром, точно перекаленный в печи горшок. От солончаковых ветров лупился нос и трескались губы до крови, но все знали, что скоро в степи разольется лазурное Цимлянское море, на водоразделах поднимутся стройные дубы и ветрам – каюк. Будущее было совсем рядом, рукой подать…

Молодость. Никаких особых раздумий, ясность взгляда, пора «бури и натиска»…

Да, тот Голубев еще не знал, что он стал уже отцом, что в недалеком времени появится у него сын. Он спешил по заданию редакции, припозднился в осеннем бездорожье и подходил так же вот к хутору Веселому. Совсем легко, в общем, представить: дождливые сумерки, грязь, поникшие сады во мраке и редкие красноватые огоньки под горой. Огоньки керосиновых ламп, да и то не в каждом окне…

Можно было совсем незаметно войти в крайние дворы.

Ближняя хата, верно, так же вот стояла на отшибе – покосившаяся бедняцкая хата, с надвинутой на глаза камышовой крышей.

Он мог пройти незамеченным. Но он не дошел десяти шагов, потому что из приречных кустов ударили из нарезного ружья. Ударили чуть сбоку, под левую лопатку, насмерть. И выстрел увяз в сумерках, в тумане, будто его и не было.

Голубев снова потрогал в кармане тяжелые, литые обоймы желудей и, будто проснувшись, во второй уже раз достал пачку сигарет, начал закуривать. Огонек спички чуть дрожал в его руках, но ветра не было, пламя даже не колыхалось.

Вот, собственно, и все. На этом самом месте… Дела минувших дней, преданье старины глубокой. Газетная вырезка из «Молота» с траурной рамкой и большой статьей-некрологом долго хранилась у матери, но потом утерялась в эвакуации. Мальчишкой когда-то он читал ее и сначала помнил почти наизусть, там была даже фамилия убийцы, впоследствии расстрелянного, но теперь все решительно стерлось в памяти.

Наверное, мать любила отца, потому что в память о нем назвала сына Колей. И сын, нынешний Николай Николаевич Голубев, хотя и не знал того человека, но всегда хорошо думал о нем и, хоть и не очень настойчиво, но искал случая побывать в памятном хуторе.

Одинокая раскидистая осина стояла недалеко от крайней хаты, на росстанях. Несколько едва приметных луговых тропинок сходились к ней и здесь вливались в дорогу, отчего двухколейный травянистый проселок дальше к дворам делался шире, протоптанней. А листва на дереве была какая-то странная: даже при полном безветрии она зыбко трепетала и порывалась куда-то.

«Из дальних странствий возвратись…» – почему-то пришла в голову полузабытая литературная фраза, и Голубев не удивился ей, хотя никогда не жил в хуторе Веселом, никогда не уезжал отсюда и никак уж не мог возвращаться.

Он стоял в тени, курил и, подняв голову, все смотрел на странные осиновые листья – мелкие, воздушно-пластинчатые, как бы не знающие покоя.

Вокруг по-прежнему было жарко и удивительно тихо, но Голубев каким-то шестым, а может, десятым чувством улавливал сквозь тишину, что хутор живет – там, за оторочкой садов, что-то дышало, билось невнятно, как бьется неслышимая жилка в живом человеческом запястье. Там шевелился мир, мало известный ему; он манил и отталкивал и тревожил, как все неизведанное, и Голубев всерьез усомнился: а не бывал ли он и в самом-то деле здесь, пусть даже другим человеком и в другие, полузабытые времена? Иначе, как объяснить ту странную тягу, что всю жизнь толкала его к чужому, затерянному в лесах, хутору? Не по велению же судьбы, в самом деле, он оказался вдруг у здешних росстаней?

И дело нынешнее в хуторе для журналиста было не столь уж важное, скорее – попутное. Ехал он в райцентр, а сюда завернул ради одного неграмотного письма, которое с самого начала не вызывало особого доверия и было только поводом для продления командировки.