Осиная фабрика

Короче, я сделал для защиты новой рогатки все, что мог. Жаль, конечно, что происшествие на Кроличьих Угодьях стоило мне верного испытанного оружия, неоднократно покрывшего себя славой, а также значительной суммы из Оборонного Бюджета, но я решил, что, может, оно и к лучшему. Если бы не это испытание на прочность, та часть меня, которая просчиталась со злобным самцом, так, может, и не выявилась бы, так и оставалась бы неискорененной. А теперь — бездарный или недальновидный генерал отправлен в отставку. Эрик возвращается, и не исключено, что мне понадобятся все мои силы, вся смекалка.

Час был еще очень ранний, и хотя обычно туман с моросью меня расхолаживают, но после церемонии я был полон сил, уверенности в себе.

Настроение — в самый раз для Пробежки; так что я оставил куртку возле Столба, у которого стоял, когда Диггс привез известия, и надежно укрепил рогатку за поясом тренировочных штанов. Проверив, нет ли заломов на носках, я перешнуровал ботинки в расчете на беговое натяжение и неторопливой трусцой припустил к полосе плотного песка между валами водорослей, оставленных приливом. Дождик то моросил, то прекращался, сквозь облака и туман иногда проглядывал размытый красный диск солнца. С севера поддувало, и я бежал против ветра. Разгонялся я постепенно, шаг держал широкий, дыхание экономил, чтобы как следует разогреть ноги и подготовить легкие. Сжатые в кулаки руки ходили слаженно, ритмично, подавая вперед сперва одно, потом другое плечо. Я глубоко втягивал воздух, мягко отталкиваясь от песка. Достигнув речной дельты, перешел на бег с препятствиями, соразмеряя шаг с шириной ветвящихся ручейков — по ручейку на прыжок. Перепрыгнув через последний, я пригнул голову и ускорил темп. Макушкой и кулаками я таранил воздух, ногами — загребал и отталкивался, загребал и отталкивался.

Воздух жег бичом, растворенная в нем морось — слабыми уколами. Легкие раздувались-сжимались, раздувались-сжимались; под ногами вскипали фонтанчики песка и, описав дугу, опадали позади. Я задрал голову, подставляя горло ветру, как любовник, дождю — как жертва. Дыхание вырывалось со свистом, легкость в голове, которую я начал ощущать какое-то время назад благодаря избытку кислорода в крови, прошла, дополнительная энергия передалась теперь мышцам. Я снова прибавил темп, изломанная линия гнилых водорослей, плавника, пустых бутылок и жестяных банок замелькала еще быстрее; казалось, я сплошной сгусток энергии, нет, бусинка на ниточке, и меня неудержимо тянут-потянут за горло, за легкие, за ноги. Я держал ускорение, сколько мог; потом расслабился и перешел на обычный быстрый бег.

По левую руку, словно трибуны ипподрома, проплывали дюны. Прямо по курсу виднелся Бомбовый Круг, там я поверну или финиширую. Я снова пригнул голову и наддал газу, мысленно вопя истошным голосом, и беззвучный крик был словно пресс, неумолимо опускающийся все ниже и ниже, чтобы выжать из моих ног последнее усилие. Я летел над песками — корпус пригнут под немыслимым углом, легкие готовы разорваться, ноги ходят, как поршни.

Еще мгновение, и я резко сбавил ход, перешел на трусцу, ввалился на подкашивающихся ногах в Бомбовый Круг и рухнул на песок, замер среди камней, раскинув руки-ноги, тяжело дыша, глядя в серое небо и невидимую морось. Грудь вздымалась и опадала, сердце бешено колотилось о ребра. Глухое гудение наполняло уши, все тело вибрировало и зудело. Мышцы ног словно одеревенели от напряжения. Я уронил голову набок, впечатался щекой в прохладный влажный песок.

Интересно, что чувствует человек, умирая?

Бомбовый Круг, отцовская увечная нога, трость и, возможно, его нежелание покупать мне мотоцикл, свечи в черепе, орды мертвых мышей и хомяков — всему этому виной Агнес, вторая жена отца и моя мать.

Матери своей я не помню, потому что иначе я бы ее ненавидел. А так я ненавижу ее имя, саму идею матери. Это она позволила Стоувам забрать Эрика в Белфаст — оторвать его от острова, от всего, что он знал. Они думали, что мой папа плохой отец, поскольку он одевал Эрика в девчоночье платье и ни в чем его не ограничивал, а мама позволила его забрать, поскольку вообще не любила детей, а Эрика особенно; она полагала, что он как-то дурно влияет на ее карму. Не исключено, что именно нелюбовь к детям побудила ее бросить меня сразу после моего рождения и заставила вернуться в тот единственный раз, когда произошло роковое событие; когда она, по крайней мере отчасти, стала виновницей моей маленькой трагедии. То есть в общем и целом причин ненавидеть ее у меня более чем достаточно. И вот я лежал в Бомбовом Круге, где убил ее второго сына, и надеялся, что она тоже мертва.

Назад я бежал легкой трусцой. Я весь лучился энергией и чувствовал себя даже лучше, чем в начале Пробежки. И уже предвкушал, как выберусь вечером в город — тяпну пивка, поболтаю с моим другом Джейми, оттянусь в «Колдхейм-армз» под что-нибудь оглушительное, чумовое. Разок спринтанув — чтобы встряхнуть мозги, а заодно избавиться от засевшего в волосах песка, — я снова расслабился и перешел на трусцу.