Осиновый крест урядника Жигина

— Значит, придется заполнить пробел в ваших знаниях. Вы сейчас спуститесь вниз, все осмотрите, подадите мне знак, и я спущусь следом за вами.

— Я не знаю, что там…

— Вот и узнаете, вы же инженер, вам присуща техническая мысль. Хватит, Савочкин, не придуривайся! Полезай! И пока там все двери и запоры не откроешь, я тебя оттуда не выпущу!

— Но…

— Я сказал — полезай! Тебе, Савочкин, такую честь оказали, а ты трусишь! Негоже так поступать, негоже! Хочешь, чтобы силой тебя спустили?

— Не хочу…

— Вот и славно! Эй, кто там?! Фонарь достаньте! Фонарь должен быть!

Достали фонарь, принесли, зажгли фитиль. Савочкин взялся вздрагивающей рукой за проволочную дужку и осторожно, боязливо начал спускаться. Оказавшись под землей, он остановился перед дверью, потолкался в нее плечом и начал осматриваться. Когда осмотрелся, успокоился и унял дрожь в руках, догадался, что где-то должно быть спрятано приспособление, с помощью которого и можно будет открыть дверь. Поднялся по ступенькам, попросил, чтобы ему подали лопату и кирку. Снова спустился вниз, принялся обстукивать стены, потолок, лиственничные пластины и наконец догадался. Долго выковыривал крайнюю пластину, пока вытаскивал, несколько раз уронил ее, но все-таки справился и поднял. Прислонил к стене, убрал железную пластину, увидел винт и с облегчением выдохнул — добрался!

Железный ящик открылся легко и без скрипа. Савочкин поднял фонарь, долго, пристально смотрел на золото, которое лежало перед ним: совсем близко, протяни руку — и дотронешься, ощутишь пальцами холодок. Не удержался, протянул руку, ухватил маленький самородочек, поднес его к самому лицу, разглядывая, и едва удержался от соблазна — так и подмывало рассовать часть содержимого ящика по карманам. Но ведь прикажет Столбов-Расторгуев обыскать! Обязательно прикажет! Савочкин сморщился в отчаянии, даже зубами скрипнул и опустил самородочек в ящик. Что он еще мог сделать? Да ничего! Только подчиняться чужой воле, из которой, как из хомута, выскочить не было никакой возможности. Попытался один раз и не получилось. А во второй раз и вовсе не получится.

Он постоял еще возле ящика, полюбовался на блеск, которым золото отсвечивало от фонаря, и медленно-медленно, по-стариковски шаркая ногами, словно разом лишился сил, стал выбираться через дверной проход, подниматься по лестнице. Поднялся, высунул голову из лаза, вскинул взгляд на Столбова-Расторгуева снизу вверх, задирая голову, и доложил:

— Тут, на месте, я открыл…

Столбов-Расторгуев притопнул ногой, словно собирался пойти в пляс, и выкрикнул, без слов, одним вздохом:

— Э-э-й!

И столько чувства прозвучало в этом выкрике, что Савочкин снова сморщился. Уж он-то понимал, как никто, что таким голосом человек вскрикивает очень редко и лишь в те минуты, когда он бесконечно и безоглядно счастлив. А вот ему, Савочкину, такой минуты уж точно никогда не выпадет.

Еще раз притопнул ногой Столбов-Расторгуев и скомандовал:

— Посвети мне, чтобы не оступился.

И стал спускаться в лаз.

Скоро они уже вдвоем стояли перед раскрытым ящиком и оба молчали. Не было у них слов.

Чуть слышно потрескивал фитиль фонаря.

Молчали и вверху, у раскрытого лаза, видно, ждали, когда можно будет увидеть долгожданное золото.

В это же самое время Яков неожиданно приподнялся и тронул за рукав Жигина, прошептал:

— Это ведь Азаров туда залез! Скажи, урядник, что Азаров там! Скажи, чего тебе стоит!

Жигин повернул голову — уж не сошел ли с ума этот леший? А тот смотрел на него горящим, умоляющим взглядом и безмолвно просил — скажи, скажи! И Жигин догадался, понял, хоть и с опозданием, чего требует от него бывший староста плотницкой артели. Кивнул и добавил шепотом:

— Он самый.

Будто неведомая сила подкинула Якова, вскочил и бесшумно устремился к осине — огромными прыжками. Казалось, что в своем стремительном беге он не касается земли, только снег взметывался из-под босых ног, как от ветра. Никто из шайки, столпившейся вокруг лаза, не оглянулся, никто не увидел его, а он уже стоял на коленях возле комля осины, судорожно искал конец веревки. Нашел и, падая на спину, потянул ее на себя. Из лаза вылетел громкий, скрежещущий звук и его тут же накрыл другой — глухой, протяжный. Застылая сверху земля обваливалась медленно, кусками. Обламывалась и падала, загораживая выход. Все шарахнулись от лаза в разные стороны, не слушая диких, истошных криков, которые неслись из-под земли. Кричали Столбов-Расторгуев и Савочкин, кричали в ужасе, как кричат только перед смертью. А в ответ им на эти крики хохотал Яков. Он лежал на спине, задирал вверх свои изуродованные босые ноги и хохотал — хрипло, страшно. И был его смех похож то ли на рык, толи на плач. Вразнобой ударили выстрелы, Яков вскочил, уже окровавленный, поймал еще несколько пуль и упал — лицом в снег, выкинув далеко вперед руки, словно собирался еще до кого-то дотянуться своими растопыренными пальцами. Лежал, уже не двигаясь, а в него продолжали палить и звуками выстрелов глушили крики из-под земли.