Осип Мандельштам: ворованный воздух. Биография

Эти мандельштамовские строки, как кажется, должны быть поставлены в контекст групповой идеологической полемики, вылившейся на страницы «Литературной газеты» в апреле 1931 года. Сначала Николай Асеев напечатал в газете выдержанную в лефовском духе и содержавшую прямые отсылки к Маяковскому статью «Мои часы ушли вперед»: «– Мои часы уходят вперед. Я купил их в распределителе по ордеру. Они собраны уже на советской фабрике. В первый же день хода они ушли вперед на двадцать минут. Ничего. Я доволен своими часами. Пусть только они не отстают. С ними я не опаздываю <…>. “Наш бог – бег, сердце – наш барабан” <…>, мои часы ушли вперед. Переводить ли мне их каждодневно? Развинчивать ли их, копаться ли в них самому или отдать в починку – новые, только пущенные, не желающие отставать от своего времени? Нет, чинить я их никому не отдам. И сам копаться не буду. Они сделаны на советской фабрике. И с ними я не опоздаю»[606]. Затем Асееву с ортодоксальных советских позиций ответил Илья Сельвинский: «Часы на кремлевской башне бьют полден<ь> как раз в тот момент, когда солнце находится в зените. Двенадцать ударов – и куранты вызванивают “Интернационал”. Это символ того, что большевистский циферблат находится в полном соответствии с объективной реальностью. Поэтому он и большевистский. И если какая-нибудь деталь механизма, пораженная оппортунистической ржавчиной, начинает задерживать ход хотя бы на секунду, она моментально извергается вон. И если другая деталь, вырвавшись из общего строя, начинает кружиться в левацком танце и заторапливать бег машины – она выбрасывается туда же, куда и первая»[607]. Мандельштам в своем стихотворении, как видим, отказался и от сверхсовременной метафоры Асеева, и от сервильной метафоры Сельвинского, предпочтя наручным советским часам и кремлевским курантам допотопные ходики.

И все же в третьей от конца строфе стихотворения «Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето…» поэт с вызовом заявил:

Пора вам знать: я тоже современник,Я человек эпохи Москвошвея, —

Смотрите, как на мне топорщится пиджак,Как я ступать и говорить умею!Попробуйте меня от века оторвать, —Ручаюсь вам – себе свернете шею!

Уже давно было замечено, что в зачине стихотворения Мандельштама «Еще далёко мне до патриарха…» перефразируется «Еще как патриарх не древен я…» Евгения Баратынского. По точному наблюдению Д.И. Черашней, перефразируется эта строка в духе злободневности: в июле 1931 года в Советскую Россию приехал Бернард Шоу. 26 июля в Колонном зале Дома союзов в Москве было с помпой отпраздновано его 75-летие[608]. Почтенный возраст Шоу акцентировался во всех корреспонденциях о его пребывании в СССР. Процитируем, для примера, репортаж о встрече писателя в Москве: «<П>оявляется Шоу – высокий прямой старик с белой бородой»[609]

. Следовательно, современник должен был понимать мандельштамовскую строку приблизительно так: пусть мне не оказывают столь пышных почестей, как Бернарду Шоу… Сравним в «Четвертой прозе» о визите в октябре – ноябре 1928 года в СССР французского поэта Шарля Вильдрака: «Французику – шер мэтр – дорогой учитель, а мне – Мандельштам, чеши собак. Каждому свое» (III: 178).

Безо всяких дополнительных комментариев современник Мандельштама должен был понять и о какой конкретно «фильм<е> воровской» идет речь во второй строфе стихотворения «Еще далёко мне до патриарха…»:

Когда подумаешь, чем связан с миром,То сам себе не веришь: ерунда!Полночный ключик от чужой квартиры,Да гривенник серебряный в кармане,

Да целлулоид фильмы воровской.

16 мая 1931 года в столице состоялся закрытый общественный просмотр первой звуковой советской кинокартины «Путевка в жизнь» режиссера Н. Экка[610]. В фильме рассказывалось о перековке бывших беспризорников под руководством мудрого партийного работника. Украшением картины стала роль вора Жигана, исполненная молодым Михаилом Жаровым. С 1 июня 1931 года «Путевка в жизнь» широко пошла по экранам Москвы[611].

Новые для жизненной позиции Мандельштама идеологические оттенки вводятся в стихотворение «Еще далёко мне до патриарха…» при помощи утрированно советских, положительно заряженных реалий:

Люблю разъезды скворчащих трамваев,И астраханскую икру асфальта,

Накрытую соломенной рогожей,Напоминающей корзинку асти,И страусовы перья арматурыВ начале стройки ленинских домов.

Одним из подтекстов этих строк и всего стихотворения в целом, возможно, послужила малоизвестная «Москва» (1920–1923) мандельштамовского знакомца Филиппа Вермеля: